Александр Ткаченко - Левый полусладкий

«Простите, вы мне закажете что-нибудь выпить?» — раздается сладчайший голосок над ухом. Я оборачиваюсь, ко мне подсаживается одна из стриптизерок. «Что будете пить? Шампанское?» Я, естественно, галантен. «Да, пожалуй. И коктейль». — «Нет проблем…» Она привычным жестом подзывает человека, и он приносит бутылку шампанского и коктейль. Затем она говорит, что будет пить только коктейль. Естественно, я убираю всю бутылку и заказываю вторую. Она: еще коктейль. Я слегка кайфую. Она шепчет мне на недурном английском о том, что, может быть, потом… Мелькает в башке: эта чистюля с английским не обманет. Она так близко ко мне приближается, что я завожусь, но она бесстрастна и даже трезва после трех огромных коктейлей.

На секунду она исчезает, я пробую ее коктейль — обыкновенный апельсиновый сок. Первое сомнение заползло мне под ногти. После третьей бутылки шампанского, а я могу держать удар, я решил рассчитаться, чтобы двинуться дальше, то ли с моей новой спутницей, то ли одному. Она узнала, что я из Москвы. И то, что я так легко много пил шампанского, доказало ей это… Официант положил счет на стол, я небрежно взглянул и подумал, что это нормально — шестьсот франков делим на пять, это получается… это получается… считал я, сто двадцать долларов. Достал «зеленые» и покровительственно спросил: «Могу я заплатить такими?» — «Мсье, вы не поняли, посмотрите внимательней на счет…» Я посмотрел и обомлел: там стояла сумма шесть тысяч франков! «Да, но это же деньги, за которые я могу купить ваш ресторан», — пытался пошутить я. «Мсье, не шутите, у нас очень крутой ресторан. У вас есть деньги, чтобы рассчитаться?..» Я пожал плечами: нет, таких денег нет. Моя девочка и человек срочно вскочили, от их любезности ничего не осталось, и они пошли к стойке метра. Пошушукались. Метр подошел ко мне и под горячее шоу пригласил в свой кабинет. «Надо платить, а то будут проблемы». Ох уж эти проблемы — они меня дома достали, а тут еще и в Париже! Я сообщил им, что у меня есть сто долларов, последние, что было чистой правдой. Они обыскали меня. Забрали стольник. Я совал им еще пятьдесят франков. «Эту мелочь возьми себе», — сказали мне и начали допрашивать: где здесь живу и могу ли принести деньги. Я понимал, что меня обжулили, но звать полицию бесполезно, наверняка они в сговоре, даже если и нет, старая болезнь боязни скандала придерживала меня.

Наконец убедившись, что с меня больше ничего не получишь, они сказали: «Лисен, гай (слушай, парень), у нас будут проблемы с нашим шефом, ты нанес урон нашему заведению, и у тебя будут проблемы, если ты не заплатишь». Но говорили они как-то вяло, из чего я понял, они уже блефовали в последний раз, довольные тем, что отняли у меня двести двадцать долларов за мои посиделки, но моим самым крупным прикидкам, долларов на пятьдесят. Наконец они отпустили меня. Девица смотрела на меня холодно, как патологоанатом…

И что же мы за народ такой, а? Нам ехать надо, а мы рыбу ловим. Все оттого, что долго жили взаперти и не попробовали того, что мир давно уже прожевал и выплюнул. Мы настолько лишены своей частной жизни, что постоянно готовы влипать, втягиваться в чужую частную жизнь, она нас манит, мы просто кайфуем оттого, что эта жизнь не наша — можно войти и выйти. Хорошо, если бесплатно или так, по мелочам. А если по-крупному? Слава богу, что жулики — это не бандиты. Они все делают красиво, и ты доволен, что рисковал и не влетел по-черному, да и они довольны: понемногу из каждого повытягивают — жить можно. Так что слова из фривольной песенки «Мама, я жулика люблю…» характеризуют нас очень точно — жулик накажет тебя настолько, насколько ты сам готов к этому наказанию. А любимым прощаешь все.

В слове «дантист» есть что-то знакомое и родное, слышится: диссидент, авангардист. Неслучайно при совке дантисты, работавшие по золоту, были под колпаком, а уж очереди на золотые коронки были похвостатей, чем на «Жигули». Лет пятнадцать назад среди моих приятелей прошел слух, что у меня проблемы с моими металлическими коронками, что я-де стал покруче и хотел бы иметь скромное золото во рту с напылением под натуральные зубки. Как-то ровно в девять утра раздался деловой звонок и мужской голос, не терпящий возражений, молвил: «Так, Александр Петрович, я все знаю, немедленно ко мне, кабинет такой-то и адрес…» Он назвал адрес уважаемой в городе поликлиники. Долго терпевший дешевку металлического блеска в глубине моего любимого рта, я немедленно очутился в кресле звонившего… «Начинайте сбивать старые коронки», — приказал он своим ассистенткам, как потом оказалось, студенткам четвертого или третьего курса стоматологического факультета с подозрительно мускулистыми, но красивыми ногами. Три часа подряд, чуть ли не с зубилами и молотками, они сбивали мне коронки, раскровянив мои десны, и можно было подумать, что я провел в тундре сто лет. Хотелось плюнуть на все и… Тут вошел маэстро и выгнал длинноногих. Мы остались вдвоем, я подумал, что мои мучения кончились и сейчас он начнет делать свою таинственную, алхимическую работу и через дней пять я буду улыбаться обычными человеческими зубами и только втайне ухмыляться: «Вот недоумки, не знают, что внутри чистейшее золото, и вообще, я золотой мальчик, юноша, целоваться буду, а она языком по золоту, по золоту и скажет: „Шура, какой у вас ослепительный рот“, а я ей: „А ты загляни поглубже…“» «Ну что, будем ставить коронки?» — «Да», — радостно сказал я. «Только сначала я бы хотел поговорить с вами», — прошептал мне на ухо дантист. Он закрыл дверь на ключ и начал втираться губами мне в ухо. «Мне говорили, что вы писатель, ну, там поэт. Я хочу, чтобы вы написали статью обо мне в областную партийную газету». — «Какую еще статью?» — ошарашенно спросил я с промелькнувшей уже мыслью, что в этой газете меня ненавидят. — «Я, — продолжал дантист, — кроме того, что замдекана стоматологического факультета, еще и руководитель объединенного танцевального ансамбля нашего института, и нам надо ехать осенью на Кубу, где мы будем танцевать перед Фиделем Кастро. Ну, что-то в этом духе — мол, такая личность и без квартиры, дело в том, что я стою на очереди уже пять лет. Я пойду со статьей к ректору, в обком…» — «Я, я, я…» — начал шепелявить я. — «Вы не спешите, посидите здесь, подумайте, ох, как и распотрошили вас мои танц… (он запнулся)… студентки, кровищи-то. Я вернусь через час, и, может быть, начнем работу…» Как я выкрутился из этой истории, я не помню, но помню, что конечно же про дантиста и танцевальный кружок я не писал и что кто-то другой и в другом месте за нормальную плату выполнил эту работу. Как-то я поинтересовался им. Он, сказали мне, в полном порядке, все так же руководит танцевальным ансамблем, завоевывает призы, практикует, только вот с факультета полетел, сгорел на золоте… Отсидел несколько лет, амнистировали, началась перестройка и так далее. «Вот собака, подумал я, бог не фраер, он все видит…»