Иван Сажин - Полигон

Лицо полковника порозовело от приступа досадного волнения. Евгений молчал, не находя слов для оправдания. Одинцов, этот неодолимо логичный человек, обезоружил его.

— Ладно, закончим. А разговор о вашем поведении и намерении дезертировать из армии состоится… — Полковник полистал перекидной календарь на столе, сделал в нем пометку цветным карандашом. — Состоится в пятницу вечером. Разговаривать вы будете не со мной, не с Загоровым, а с коллективом ваших сверстников, молодых офицеров. Посмотрим, что они скажут вам и что вы ответите им.

— Я могу идти, товарищ полковник? — спросил Евгений.

Хозяин кабинета жестом остановил его. Лицо его посуровело.

— Вы что же, думаете, рапорт послужит вам охранной грамотой от наказания? Должен вас разочаровать… За нетактичное поведение и грубость в разговоре с командиром батальона объявляю вам, лейтенант Дремин, строгий выговор.

— Есть, строгий выговор!

— А теперь — свободны.

Жгучий стыд, как дым, ел глаза Евгению, когда он выходил из кабинета командира части. Как обычно, после обеда лейтенанты зашли в свою комнату. Евгений остановился у койки, внешне беспечно обронил (молчание так надоело!):

— После сытного обеда по закону Архимеда…

И лег навзничь поверх одеяла, свеся ноги, обутые в хромовые сапоги. Сквозь зеленое сукно бриджей выпирали коленные чашечки, — он заметно сдал за последние дни. Анатолий присел к столу, задумчиво уставился на приятеля, явно не находя ключа к разгадке его поведения.

— Женя, перед обедом меня вызывал батя, — начал он. — Хочешь ты или нет, а я по долгу службы обязан поговорить с тобой. Думаю, нам лучше сделать это здесь, а не в ротной канцелярии.

— А чего это он интересуется моей персоной? Евгения посетило иронично-злое настроение. И вчера и сегодня он тешил себя мыслью: неправда, в полку еще пожалеют об его уходе. И кое-кому влетит за это.

— Да беспокоится, хорошо ли тебе спится, не пропал ли аппетит…

— Весьма трогательная забота, — хмыкнул Евгений и начал читать стихи Владимира Кострова:

Щемящая досада вдруг стеснила горло. Он умолк, шумно вздохнул.

— Что же дальше?.. Не хотят целовать девчата?

Что-то обидное было в грубоватом намеке Анатолия. Не умолчишь, не отмахнешься. Евгений хотел бы и дальше казаться равнодушным ко всему — и не мог. Внезапно подумалось: не звонил ли Русинов Лене и не узнал ли, что у них тогда произошло? Тольке хорошо. Не испытывал еще любовных крушений. Да и вообще…

Когда-то, в золотую курсантскую бытность, Евгений безумно влюбился в дочь преподавателя политэкономии, девушку красивую, веселую и своенравную. Худел, сох, сокрушался сердцем, но «Зайчонок» — так звали Светлану Зайченко в самодеятельном драмкружке, — со смехом встретила его признание. А потом вышла замуж за выпускника училища Всеволода Байкова (он получил офицерское звание на год раньше Русинова и Дремина), и уехала с ним.

Теперь снова неудача, и такая постыдная!

— Как там Ленка поживает? — небрежно спросил он, а сам зорко следил за лицом товарища. — Не звонил больше ей?

— Когда бы?.. Сам видишь, кручусь, словно белка в колесе. Забот втрое прибыло: и за взвод спрашивают, и за роту… А тут ты номер выкинул. Не думал, что сваляешь такого дурака. Когда батя показал мне твою пачкотню, я даже опешил от удивления. Надо же додуматься! — Русинов сокрушенно покачал темной головой. Евгений перевел дыхание с облегчением: речь шла о рапорте. Но что же скажет ему приятель на офицерском собрании. Он там первый попросит слово… «Да разве угадаешь! — посетовал тоскливо. — Толька всегда с претензией на самобытность, полезет в Цицероны…»

— Маэстро намекает на нечто серьезное?

Анатолий чуть помолчал. Лицо его как бы затвердело, от глаз повеяло морозцем. Да, он беспощадно судил и себя, и товарища. Жалел, что довел свои отношения с ним до ссоры. Но что ссора? По сравнению с тем, что намеревается сделать Евгений, это лишь царапинка на самолюбии друзей. А вот его рапорт, намерение удрать из армии — Русинов не принимал, не понимал, и при одной мысли об этом у него закипала душа.