Иван Сажин - Полигон

— Можно задать вопрос, товарищ полковник?

— Можно не задавать, — понимающе хмыкнул Одинцов. — Зная твой самолюбивый характер, я догадываюсь, что тебе душеньку щекочет… Доложил твой замполит майор Чугуев. Это хотелось узнать?

За внешней любезностью полковника, за его намерением быть объективным проглядывалась хмурость. И лицо его постепенно как бы отвердевало. Резче проступали знакомые, волевые черты.

От Одинцова можно получить такой толчок, что потом будешь долго лететь и кувыркаться. Загоров был озадачен новым поворотом. Разговор получался еще более неприятный, чем он предполагал вначале.

— Да это… Я сожалею, что задал вам такой вопрос.

— Стоит ли сожалеть о пустяках! — буркнул Одинцов, густо выпуская дым изо рта и носа. — Тут посерьезнее дела назревают… Вот Чугуев сообщил мне, что вы с ним якобы не сработались. Как это понимать, комбат?

Лицо у Загорова сделалось расстроенным, в глазах была виноватость. Теперь полковник смотрел на него совсем сурово, как умел смотреть только он, когда бывал крайне недоволен кем-либо из подчиненных офицеров. В таких случаях малодушные, стремясь избежать его вспышки, начинали сразу извиняться, и объяснение получалось путанным. Комбат Загоров был мужественным человеком и не отрекался от своих слов.

— Так и понимать, товарищ полковник, — заговорил он, подавляя волнение. — Мы с замполитом в разные стороны тянем. А это значит, что проку от нашего сотрудничества не больше, чем от рака, лебедя и щуки в известной басне. Лучше сказать об этом прямо и честно, чем молчать. Я и сказал.

— Похвально, похвально… Так и сказал — с раздражением, под горячую руку?

— Может, и под горячую. Но все было заранее обдумано.

— И долго ли думал, чтобы ляпнуть такую невразумительную фразу: «А вы мне не нравитесь»?

Да, конечно, получилось глупо. Впав тогда в спорный и нетерпеливый тон, бухнул именно эти слова. И Чугуев вправе был подумать, не нравится он потому, что осудил фронтовую философию комбата. Неожиданно уразумев это, майор растерянно заморгал.

— Ой, Загоров! — вздохнул полковник. — Я вижу, ты уже догадался, какую нелепую шутку сыграла над тобой твоя философия. Но ты еще не все понял… Ну-ну, я слушаю тебя!

Майор продолжал. Да, он тогда начал неприятный разговор не лучшим образом. Но суть-то от этого не меняется, поскольку у них давно уже назревал разлад по различным вопросам.

— А конкретнее?

— Можно и конкретнее.

Ему стало жарко, он достал платок и вытер шею.

— Началось из-за направления в воспитании. Я стремлюсь к тому, чтобы батальон стал боевой единицей, собранной в кулак, а замполиту хочется эстетической. Очевидно, у него важное дело. Разумнее будет выслушать, нежели упреждать его разговор просьбой.

Ждать пришлось недолго. Затянувшись разок-другой дымком и глядя в открытое окно, Одинцов начал:

— Дошли до меня слухи, Алексей Петрович, что у тебя оформилась некая фронтовая философия. Посвяти в нее меня, грешного, ежели не секрет. — Он повернулся, пытливо глянул на комбата. В глазах светилась осуждающая ирония.

Загоров смутился. Строгое лицо его порозовело от волнения.

— Секретов от вас не держу. — И погасил сигарету. Он понял, что беседа назревает серьезная, защитно нахмурился. Однако у него и мысли не было, чтобы уклониться от неприятного, судя по всему, объяснения. Он был военным, к тому же сообразительным человеком, нужную мысль умел выразить до предела сжато и ясно. К тому, что высказывалось раньше, добавил только:

— В целом это система мер по воспитанию у солдата моральной готовности вступить в бой.

Одинцов помедлил, вскинул широкие темно-русые брови.

— Да, с перцем твоя философия, — заметил он. — С непривычки глотку дерет. И шелухи в ней преизрядно.

Наступила пауза. Загоров пытливо глянул на командира полка.

— Можно задать вопрос, товарищ полковник?

— Можно не задавать, — понимающе хмыкнул Одинцов. — Зная твой самолюбивый характер, я догадываюсь, что тебе душеньку щекочет… Доложил твой замполит майор Чугуев. Это хотелось узнать?

За внешней любезностью полковника, за его намерением быть объективным проглядывалась хмурость. И лицо его постепенно как бы отвердевало. Резче проступали знакомые, волевые черты.

От Одинцова можно получить такой толчок, что потом будешь долго лететь и кувыркаться. Загоров был озадачен новым поворотом. Разговор получался еще более неприятный, чем он предполагал вначале.

— Да это… Я сожалею, что задал вам такой вопрос.