Майлз на Гапалинь - Поющие Лазаря, или На редкость бедные люди

– Весь ирландский, что только был у него в голове, – заметил Седой Старик, – он выговорил в эту ночь.

Что же касается того благородного человека, который заслужил медаль, то он поджег свой дом и себя самого вместе с ним по прошествии полного года со дня праздника, и ни одного из них, – ни его самого, ни дома, – со времен того пожара не видели. Да будут здоровы, где бы они ни были, – в Ирландии или на небесах, – те пятеро людей, что пытались заслужить медаль в тот день.

И еще восемь человек погибли в тот день от избытка танцев и недостатка еды. Благородные господа из Дублина сказали, что нет другого танца столь же ирландского, как Долгий Танец, что он ирландский именно оттого, что долгий, и истинно ирландский оттого, что истинно долгий. Какой бы долготы ни был самый долгий Долгий Танец, который когда-либо танцевали, можете быть уверены, что это ерунда по сравнению с тем, что станцевали мы в Корка Дорха в тот день. Продолжался этот танец, пока жизнь не вылетела из танцоров через подошвы ног, и восемь человек из них ушло из этой жизни в ходе празднества. Как усталость от бурного веселья, так и истинно ирландский голод всегда были с нами; и они не получили никакой помощи, когда упали на каменистую землю площадки для танцев, и поистине кратко было их пребывание на этой земле, а почти сразу же они покинули ее, направляясь в вечность.

Хотя смерть и унесла многих из нас, праздник продолжался бурно и мощно, поскольку стыдно нам было не выказать силу ради ирландского языка, когда сам председатель взирал на нас. Повсюду, докуда только хватало глаз, мужчины и женщины плясали, двигались и вертелись отчаянно, так что напоминали море в ветреный вечер.

Маленькое странное происшествие приключилось в сумерках, когда у людей за плечами был уже целый день пляски, и не было человека, у которого кожа на подошвах не была бы содрана подчистую. Председатель любезно позволил сделать перерыв на пять минут, и все благодарно рухнули на сырую землю. После перерыва объявили Рил для Восьми Человек [7], а как раз перед этим я лично видел благородного господина по имени Восемь Человек, как он жадно глотал что-то из блестящей бутылки, которую достал из кармана. Когда объявили Рил для Восьми Человек, он отшвырнул бутылку и двинулся в одиночестве на площадку для танцев. Пришли и другие, чтобы постучать ногами вместе с ним, но он гневно погрозил им, крича, что “площадка занята”, и с убийственной силой зашвырнул ботинком в одного, который подошел к нему близко. Он быстро пришел в настоящее бешенство, и усмирить его не удавалось, пока его не стукнули со страшной силой большим камнем по затылку. Я в жизни не видел никого столь же самоуверенного и разгоряченного, как он до броска камнем, и никого настолько тихого и спокойного – после того, как Седой Старик кинул этот камень. Воистину, зачастую пара слов способна выбить человека из седла.

Что же до меня, я не успокоился, покуда не добрался до чудодейственной бутылки, которую отшвырнул в сторону Восемь Человек. Там еще оставалась добрых паракапель выпивки, и стоило напитку этому оказаться у меня в желудке, как весь мир вокруг мягко изменился. Воздух был сладким, весь пейзаж кругом стал выглядеть заметно лучше, и даже сам дождь радовал сердце. Я уселся на изгородь и затянул во весь голос ирландскую песню, аккомпанируя себе звоном пустой бутылки по изгороди. Когда я допел песню, кого я, по-вашему, увидел позади, по ту сторону изгороди, оглянувшись через плечо, как не Восемь Человек, который был простерт в грязи, и кровь обильно лилась из дыры, пробитой камнем. Хоть он и был жив, жизнь в нем держалась, по всей видимости, не очень крепко, и показалось мне, что он был как раз на грани ее утраты. “Если он покинет нас, – сказал я сам себе, – ему уж не взять с собой бутылки и не пить ему из неё на том свете”. Я перепрыгнул через изгородь, наклонился и любознательно обшарил благородного господина своими пальцами. Вскоре я набрел на еще одну бутылочку горячительной воды, и надо сказать, что я без малейшей задержки и промедления отошел в сторонку и этот солнечный напиток полился, обдирая кожу, ко мне в глотку. Что и говорить, в ту пору не было у меня умения пить и не было понимания того, что я, собственно, делаю. Не слишком блестяще пошли у меня дела. Чувства мои, видимо, отлетели. Напиток застал меня врасплох, и я попал впросак. Просак был на редкость глубокий и мрачный и становился все глубже, а расплох делался с каждой минутой все ужасней и густо сыпался в тот самый просак, в котором я сидел. Затем целый ливень расплохов обрушился в просак, а потом целый ворох просаков в расплох, и в конце этого всего с неба рухнул один огромный жуткий просак, который придавил все это сверху, погасил свет и положил конец владычеству жизни. Я очень долго ничего не чувствовал, ничего не видел и не слышал никаких звуков. И без моего ведома мир продолжал идти своим путем в небесной вышине. Прошла неделя, прежде чем я почувствовал, что во мне все еще теплится жизнь, и еще две недели, прежде чем я окончательно уверился, что я жив. Прошел полный год, прежде чем я совсем оправился от хвори, которой одарили меня события той ночи. Второго дня праздника я не почувствовал.