Владимир Корнев - Нео-Буратино

Набирая полные легкие бодрящего воздуха, Тиллим вспоминал сон, приснившийся ему накануне. А снилось ему, что он едет по маршруту трамвая, возившего его обычно под окна любимой женщины, проживающей на Васильевском острове, рядом со Смоленским кладбищем. Тиллим стремился быть ближе к своей возлюбленной Авдотье Каталовой, мог часами глядеть на окна ее квартиры. Ему нравилась эта романтическая вахта. Перед ним всплывала живая картина жизни Авдотьи. Вот она на кухне, вероятно, хлопочет у плиты, что-то стряпает, а вот и в комнате… Прозябая на своем посту, Папалексиев был счастлив по-папалексиевски. Здесь он много раз встречал рассветы, мерз на морозе, мокнул под дождем, но его не отпугивали подобные трудности. Он верил во всепобеждающую силу любви. Подъезжая к заветному дому, Тиллим увидел столпотворение трамваев в глубине 17-й линии. Прямо напротив окон возлюбленной, загородив трамвайные пути, высился внушительных размеров монумент, окруженный по периметру балюстрадой. На гранитном пьедестале высилась скульптурная композиция, доминирующая над всем Васильевским островом и Смоленским кладбищем. Каркас трамвая без стекол, с дверьми, закрытыми наглухо для внешнего мира, скрывал в недрах салона Тиллима Папалексиева, отлитого из бронзы. Скульптурная громада разместилась посередине проезжей части, и ее можно было созерцать со всех сторон. Герой стоял гордо выпрямившись, с сознанием значительности собственной персоны, одна рука его покоилась на поручне, другой он держал верного кота Фильку. Окружающие элементы, выструганные из дерева, состояли из соседей и ротозеев. На пояснительной табличке под композицией значилось: «Аллегорическое изображение Папалексиева из бронзы в трамвае номер один в близком ему окружении ротозеев, выполненных из дерева». Внимательно разглядывая своих знакомых и узнавая в них начальство, сослуживцев и ротозеев-соседей, пораженный Папалексиев не опознал среди них директора рекламных программ телевидения г-на Гладилова, у которого Авдотья Каталова работала секретаршей. Озираясь по сторонам и напрягая зрение, Тиллим обнаружил живого директора за поливкой ухоженного газона, разбитого у подножия памятника. Обратившись к боссу, Тиллим спросил таким тоном, словно он сам был начальственным лицом высокого ранга:

— Эй! Ты что тут делаешь?

Директор, сжимая шланг в дрожащих от волнения руках, услужливо подскочил к Папалексиеву и, пожирая его лакейским взглядом, отрапортовал гвардейской скороговоркой:

— Я являюсь хранителем памятника и всей архитектурной композиции, в настоящее время исполняю обязанности поливальщика цветов и отвечаю за подсветку. Смею заметить — это очень ответственная и кропотливая работа!

Найдя директора человеком вполне воспитанным и соответствующим занимаемой им ответственной должности, Папалексиев смягчился и спросил уже в дружелюбном тоне:

— Милейший, чей же это памятник?

— Этот монумент воздвигнут в честь великого и всеми уважаемого Тиллима Папалексиева, автором монумента он сам и является. Позвольте небольшой искусствоведческий экскурс. Композиция состоит из трех основных частей, доминантой же является сама фигура Папалексиева в трамвае, затем следует рассматривать окружающие ее экспонаты, деревянные аксессуары и, наконец, скульптуры несравненной Авдотьи Каталовой, исполненные в технике гальванопластики и покрытые сусальным золотом, располагающиеся в доме-музее, из окна которого она с восхищением созерцает пластическую композицию с Папалексиевым в трамвае.

Во сне не было предела папалексиевскому счастью, но сон, как водится, перебился, а затем Тиллим и вовсе проснулся от мысли, что Авдотья сегодня выходит замуж. Замуж же она выходила за собственного начальника, представшего во сне экскурсоводом-поливальщиком. Для Папалексиева это событие было кульминационным моментом жизненной трагедии. Его возлюбленная, предав бескорыстную дружбу замечательного человека с уникальными именем и фамилией, оставив его, самого героического мужчину, изменила гуманным принципам, попрала все общечеловеческие ценности и отдавала свою руку, сердце и все остальное телевизионному боссу, этому бессовестному цинику, хищнику от рекламы, этому г-ну Гладилову! Счастливый жених был кругленький, опухший от переедания и прочих владевших им нездоровых страстей и страстишек человечек, а выражаясь определеннее, просто неприятный — да что там! — отвратительный тип. Во-первых, потому, что у него, как у преуспевающего дельца, всегда были деньги, и большие, и распоряжался он ими публично и вызывающе, раскидывая направо и налево, что Папалексиеву, в материальном плане человеку скромному и в быту неприхотливому, определенно не нравилось. Он не мог понять, откуда можно взять сразу столько денег, и был уверен, что г-н Гладилов где-то прячет станок, на котором печатает купюры. А как любил рекламный директор разворачивать запечатанные пачки банкнот веером, демонстрируя свою материальную мощь в обществе хорошеньких женщин! Тиллима это просто бесило, так как он считал подобную манеру обольщения бедных дам бесчестной. Во-вторых, г-н Гладилов, злоупотребляя своим начальственным положением, постоянно придирался к Папалексиеву, бранил за сущие пустяки и не упускал ни одного удобного случая обвинить его в безделье. А работа у Тиллима была творческая: он являлся ассистентом осветителя, что давало ему право выкуривать пачку сигарет в день, обсуждать телевизионные и все прочие новости за столиком в кофейне телецентра, а в перерывах между всеми этими важными занятиями устанавливать свет в студии на какого-нибудь новоявленного корреспондента-выскочку, рвущегося к карьере звезды и уже от одного только желания быть ею смотревшего на всех свысока, с презрением, будто он, вчерашний выпускник журфака, а то и вовсе неуч, уже стал светилом на телевизионном небосклоне. Каждая новая физиономия, мнившая, что уже преобразилась в лицо с необщим выраженьем, вызывала у Тиллима лишь сострадание: он-то знал, куда уходят такие напыщенные типы. «А настоящие звезды, они вообще-то скромные…» — повторял Тиллим про себя. Он вообще любил рассуждать наедине с собой, иногда допуская к этим философствованиям преданного Фильку, который заинтересованно внимал доводам хозяина и, главное, не имел дурной привычки перебивать.