Яков Шехтер - Любовь и СМЕРШ (сборник)

В общем, все концы сходились, и сапожник, полностью уверенный в благополучном завершении дела, терпеливо ожидал, когда же, наконец, добрый Бог начнет обращать тайное в явь.

Но ничего не происходило. А если происходило, то совсем не так, как он просил. Родился первый сын, прожил меньше недели и умер. Они с женой очень горевали, но сразу начали работать над вторым ребенком. И вот он появился на свет: крепкий, розовощекий, красивый мальчик. Просто загляденье, а не сын. И что же? Через полгода забрал его Бог. Послал корь и отобрал мальчика!

Давид горестно всхлипнул. Он любил второго сына больше всех своих детей. Даже больше выжившего третьего, успешно преодолевшего болезни и опасности детства. Третьему он дал имя мудрого правителя древности — ведь имя, это судьба — рассчитывая, что оно повлияет на характер ребенка. Увы, мальчик рос недалеким, с холодным равнодушным сердцем, расчетливым не по годам. Такой не поведет за собой на битву, не перехитрит за столом переговоров.

И когда окончательно стало понятным, что некому мстить за поруганный народ, некому воздать по справедливости имперскому мурлу — всем! всем! всем! — от последнего дворника до первого генерала, вот тогда сапожник Давид сильно обиделся на Всевышнего.

— Как же так! — в сотый раз восклицал он, не в силах успокоиться. — Если Ты любящий отец, благосклонно принимающий молитвы сыновей, почему же Ты отказал мне? И ведь не запрещенного я просил, и не преступного. Если бы мой сын так долго и настойчиво умолял меня об одолжении, разве я бы не выполнил его просьбу?! Почему же Ты, отец наш небесный, не обратил на меня никакого внимания?

Горючие слезы обиды сами собой текли из глаз. Да, было до невозможности скорбно и больно, и не только потому, что не дали, но из-за того, что все молитвы, ночные бдения со святой книгой, пожертвования бедным, и другие шаги оказались бесполезными, значит — бессмысленными.

— Я сам знаю, как можно мне ответить, — говорил себе Давид. — Если сын по недомыслию просит отраву, разве отец подаст ему собственными руками склянку с ядом?

Но ведь не яду я просил, достаточно давно живу на свете, дабы разобраться, где отрава, а где нет. И не надо мне объяснять, будто Судья праведный лучше знает, как и когда выскочит пагубное последствие казалось бы, невинного поступка. Не надо! Я искренне просил Отца о помощи. А он отказал! Отказал и все тут! И от этого обидно! И потому больно!

Конечно, — продолжал размышлять Давид, — всегда можно заявить, будто такой великой милости мне просто не полагалось. Человек может сколько угодно просить о том, что ему не предназначено, но оно никогда к нему не попадет. Какой же из этого следует вывод? Да очень простой: то, что полагается, я получу в любом случае, а то, что не мое, не достанется никогда.

И вот тут возникал самый страшный вопрос, — Давид откладывал в сторону подметку, щедро смазанную клеем, и принимался нервно расхаживать по комнате.

— Для чего же тогда просить? Для чего все эти раскачивания, слезы, страстное шептание и закрытые глаза? Зачем тратить на молитвы силы и время? Живи себе спокойно, зная, что положенное получишь в любом случае.

Эти и другие мысли полностью лишили Давида покоя. Молиться он не перестал, но воодушевление и страстность куда-то пропали. Теперь он сухо и скучно пробегал по знакомым страницам и холодно закрывал молитвенник. Разумеется, ни о каких ночных бдениях речь больше не шла.

— Ну, и что Ты выиграл? — иногда шептал Давид, поднимая глаза к Небу — Так Тебе лучше? Зачем Ты оттолкнул своего верного сына? Не блудного, не паскудного, не лукавого, а простого и преданного? А, испытание? Тебе, похоже, доставляет удовольствие без конца мучить своих детей испытаниями и проверками? Почему, почему, почему, Ты не хочешь дать мне и несчастному народу то, о чем я так долго и так страстно умоляю?!

Но Бог не отвечал, скрываясь за пеленой суеты и повседневности. Вразвалку тянулись дни, перевитые темнотой безутешных ночей, уплывали недели, расчерченные решеткой выходных, заканчивались месяцы, и ничего, совершенно ничего не менялось в жизни сапожника. А сегодня Он просто глумился над несчастным Давидом, подсовывая под самые глаза городового с шашкой. Выход из создавшегося положения был только один. Привычный, испробованный выход.

— Иосиф! — крикнул сапожник, приотворив дверь из мастерской в комнату. — Иди сюда, Иосиф.

Мальчик быстро вошел в мастерскую и остановился перед верстаком в позе почтительного сына.