Яков Шехтер - Любовь и СМЕРШ (сборник)

Главным показателем ценности работы стал скандал. Отсюда попытки авторов шокировать публику ненормативной лексикой и эротическими описаниями. Авторы ищут скандала, не понимая, что настоящий литературный скандал приносят структура и философия текста, а не дурно пахнущие подробности.

Еще один забавный эффект литературы как гипертекста, разработанного Джойсом — невозможность простого описания. Современный автор слишком образован, дабы позволить персонажу произнести фразу типа: иду к «Максиму» я, там ждут меня друзья.

Слишком, слишком, просто! Но если он промолвит: как неоднократно упоминается в «Веселой вдове», иду к Максиму я, — фраза будет принята, удовлетворив голод цитирования и зуд образованности, хотя, в конечном итоге, персонаж, все-таки, идет к «Максиму» и не более.

Допив зеленую рюмку абсента [6] Горечь уничтожения Иерусалимского королевства и века неудачных войн с мусульманами, сражавшимися под зеленым знаменем ислама, создали в массовом сознании европейцев устойчивую неприязнь к этому цвету. Не случайно он используется в геральдике реже других. Вполне вероятно, что запрещению абсента поспособствовала его густая, подспудно раздражающая зелень. Создатели светофора, искавшие открытые, хорошо различимые в любую погоду цвета, абстрагировались от перцептивной инерции. Последующие поколения автоводителей полярно изменили массовое сознание, переменив, в конце концов, и отношение к абсенту. до последней капли, я заметил в простенке фотографию. Миша Ю. лукаво улыбался со стены пражской кофейни.

— Смотри, смотри, — подтолкнул я жену, — Ни в одном тель-авивском кафе не сыщешь портрета Миши, а в Праге — пожалуйста.

— Где ты заметил Мишу? — спросила жена, отбирая у меня рюмку, — это же Джойс!

— Ах, Джойс, — с облегчением вздохнул я. — Скажите, пожалуйста, а ведь как похожи!

Последний вечер в Праге мы провели на Староместской площади.

«Здесь была моя гимназия, — рассказывал Кафка своему учителю иврита Фридриху Тибергеру, — там, в здании, которое виднеется на другой стороне — университет, а немного дальше слева — мое бюро. В этом маленьком кругу — он обвел пальцем площадь, — заключена вся моя жизнь».

Сидя за столиком кафе «Милена», мы наблюдали, как медленно угасают краски на фасадах домов, как яростно багровеют в лучах заходящего солнца шпили ратуши, как собираются толпы туристов поглазеть на «астрономические часы». Возможно, в семнадцатом веке они представляли интерес для зевак, но сегодня появляющиеся в течение нескольких секунд раскрашенные деревянные фигурки, вызывали лишь недоумение. «Астрономическим часам» явно не хватало абсента.

Солнце скрылось, и после недолгих сумерек площадь осветили фонари. Аккуратно и точно расположенные прожекторы выгодно подсветили архитектурный ансамбль, придав ему новое очарование. Только черная громада памятника Гусу осталась неосвещенной: это не на потребу туристам, это святое.

Желтые шары фонарей рассыпали по брусчатке площади золотые блики, аромат свежесваренного кофе переплетался с влажным дыханием сумерек. Дневная Прага исчезла, волшебное покрывало темноты обратило тени дрожащей под ночным ветерком листвы в силуэты исторических персонажей, а легенду — в предание.

— Абсент [7] Гурманы различают два вида вкусной пищи: сладкую и мягкую, горькую и острую. Любовь к первому традиционно приписывается женщинам, ко второму — мужчинам. Абсент одинаково хорош для тех и для других: дополняя первых, и подкрепляя, по принципу тождества, вторых. , — произнесла Анна, — словно прожектор, высвечивающий одни контуры и скрывающий другие, создающий ночной город, отличный от того, который мы видим днем. Тончайшее равновесие между существующим (present) и не существующим (absent), наполняющим и опустевшим, присуще Праге, и символом этого равновесия является абсент!

Кафе располагалось возле дома, куда ходил в литературную студию Франц Кафка. Наблюдая за бойкой торговлей, я думал, что Кафка, проработав больше десяти лет служащим страховой компании, не получил за все время своей службы даже трети вечерней выручки кафе, названного в честь его возлюбленной. Деньги и литература несовместны.

Презрев религию, оставив общину, оторвавшись от семьи ради писательства на немецком языке, Кафка представлялся евреям Праги странным насекомым. Так же, как и Грегор Замза, Кафка перед смертью пришел к заключению о бессмысленности своего существования и приказал Максу Броду сжечь рукописи неопубликованных романов. Брод не выполнил завещания друга, в результате чего европейская литература обогатилась еще одним писателем. О вреде, нанесенном душе Кафки поступком Брода, нам предстоит узнать после наших ста двадцати.