Яков Шехтер - Любовь и СМЕРШ (сборник)

— Синагогушка, — радостно запричитала трубка, — евреюшки мои милые, жидки ненаглядные, я тоже вашего роду-племени, отворитеся, отопритеся, на могилку к гаонушке хочу, пустите меня на могилу гаона!

Этим он меня купил.

— Ладно, — сказал я, — приезжай. Ты где сейчас?

— Да я внизу, в автоматушке. Из окошечка выгляни, я и тут.

Действительно, в будке перед домом кто-то стоял. Значит, я не ошибся, адрес у него был.

— Поднимайся, — сказал я, — только без штучек, входи как человек и не ломай мебель от восторга.

— Хорошо, — сказала трубка нормальным голосом. — Уже иду.

Эдик оказался еврейским мальчиком из Ленинграда, студентом художественного училища. Он прожил у меня около месяца — почти все каникулы. Митьковская дурь начала сползать через неделю, словно кожа после загара, и к моменту его возвращения домой исчезла почти без следа. Чуждые идеи не живут долго, даже при всем внешнем блеске. В Ленинграде он сразу примкнул к хабадникам и во время нашей второй встречи расхаживал в стильном вельветовом картузе и цицит навыпуск. Теперь его звали Ури, а от митьковского периода остались только отдельные словечки в лексиконе. Через десять лет мы снова встретились, уже в Израиле.

— Эту историю, — начал Ури, слегка раскачиваясь, словно читая молитву, — рассказал мне посланник Ребе в Марокко. Фамилию называть не стану, но некоторым, — он многозначительно посмотрел на меня, — этот человек хорошо известен.

Перебивать Ури я не хотел, но сейчас, записывая повествование, могу признаться, что ни о каком посланнике Ребе в Марокко слыхом не слыхивал.

— И поскольку, — продолжил Ури, — за мельчайшую подробность можно поручиться головой, все рассказанное есть самая чистая правда, а не какое нибудь там письмо, пришедшее через двести лет.

Он бросил косой взгляд на Велвла, но тот как ни в чем не бывало покусывал собственный пейс, предварительно накрутив его на палец.

— Приближались осенние праздники семьдесят третьего года. Дел у посланника в эту пору выше застрехи, язык на плече не помещается. Однажды вечером без рук, без ног является он под крышу родного дома. Протягивает жене сапоги и уже предвкушает горячий ужин, как вдруг — звонок. В одном сапоге снимает, болезный, трубку, и — оппаньки — Ребе на проводе.

— Стоишь? — спрашивает Ребе. В смысле знаю, мол, как замотан, сочувствую, но держись, держись, Машиах на подходе.

— Стою, — отвечает посланник, а руки инстинктивно по швам, по швам.

— Собирайся, — говорит Ребе, — лети в Эрец Исраэль, найди на Голанах развалины синагоги, что на прошлой неделе археологи откопали, и немедленно восстанавливай. На Рош-Ашана в ней должен молиться хабадский миньян.

— А-а-а, — мычит посланник, — так это, Ребе, ведь две недели до праздников-то. А у меня тут конь не валялся и община за плечами.

— Община без тебя обойдется, — отвечает Ребе. — И поскольку времени, как ты правильно заметил, совсем ничего, вылетай завтра первым самолетом.

Онемел посланник, а что делать? Делать нечего. Закон такой! У нас не демократия, у нас Хабад.

— Слушаюсь и повинуюсь, — отвечает, — а надолго? Жене-то что сказать?

— Скажи, что, даст Б-г, на Йом-Кипур вернешься, — ответил Ребе и повесил трубку.

Долго ли, коротко, но вечером следующего дня посланник приземлился в Израиле и сходу зашуровал по нужным адресам. Ребе знал, кого пускать по следу: спустя сорок восемь часов на раскоп прикатил минибус, из которого вышли архитектор, строительный подрядчик, окружной раввин, представитель Министерства внутренних дел и, конечно, сам посланник. Синагога представляла собой остатки фундамента и обломки колонн. Окружной раввин только присвистнул:

— Да тут работы на несколько лет!

— Ты фитилек-то… прикрути! — ответил посланник. — Мы, понимаешь, на то и рождены, чтоб сказку сделать былью.

— Так прямо и сказал? — усомнился Велвл. — Вот такими вот словами?

— История не сохранила, — сурово отрезал Ури. — Может, такими, может, другими, но за смысл отвечаю. И не цепляйся за придаточные.

Так вот, вечерочком посланник перегнал в резиденцию Ребе смету на миллион с привесом долларов, а утром получил факс с указанием номера счета, на который деньги уже перевели. В полный рост! Так поступает Хабад!

Ури с хрустом распечатал новую пачку сигарет, закурил и продолжил. Сигарета в его руке выписывала затейливые фортеля.

— Работа велась круглосуточно, замирая перед началом субботы и возобновляясь сразу после авдалы. Посланник жил прямо на стройке, в вагончике, еду и свежее белье ему подвозили милосердные хабадские женщины Тверии. Раз в неделю он справлял именины сердца — садился в машину и гнал в Цфат, Окунувшись в микву Ари Заля, посланник расцветал, как иерихонская роза. Ребе звонил каждые два дня.