Джойс Оутс - Сад радостей земных

– Помнишь, – сказала она, – когда мы были маленькие, ты всегда прятался в доме, боялся тех мальчишек? Я хорошо помню…

На ночном столике уже горела лампа, в ее розовом свете лицо Деборы стало мягче. Кречет пожал плечами.

– Ты что-нибудь ел сегодня? – спросила Дебора.

– Не хотелось.

Во всем теле какая-то тяжесть, вялость. И тягостно ему сейчас с нею, самый воздух как перед грозой: ведь она просила увезти ее от мужа, а он притворился, будто не понял.

– Господи, как все долго! – вырвалось у него.

– Ты, наверно, заболеваешь. Что с тобой?

Она наклонилась над ним, прильнула, близко заглянула в лицо. Было в ее движениях что-то и властное, и материнское.

– Что значит – все долго, о чем ты? Какой-то ты сумасшедший.

– Дебора, подожди еще, не уходи…

– А ты знаешь, который час?

– Не уходи.

– Это ничего не значит, что я сюда прихожу, – сказала Дебора. – Я сама не знаю, что делаю. Я за него вышла, чтобы выбраться оттуда, из долины, а здесь мне нечего делать, есть книги, я стараюсь читать – и не могу, и сама не знаю, чего мне надо… У меня свой дом, лучше, чем у матери… я не хотела бы быть другой, а такой, как я есть, мне плохо. Отца всегда тянуло в Европу, но он так и не поехал. Я думаю… может быть, если мне вырваться отсюда, уехать в Европу… там все пойдет по-другому. Если бы освободиться и жить в другой стране.

– Когда-то и мне этого хотелось.

– Вот как? Но ты никуда не ездил. Почему же это?

– Думал-думал – и раздумал.

– Ты слишком много думаешь! Чего тебе еще надо? Почему мы не можем просто любить друг друга? Мне ни до кого больше нет дела, мне все до смерти надоели, кроме тебя, и даже ты… не знаю… стала бы я чем-нибудь жертвовать ради тебя? Мучиться ради тебя? – Она поморщилась. – Вот, пожалуйста, твоя мамаша и мой дядюшка Керт. Они друг друга любили. Сколько лет она была его любовницей, жила с ним, завела от него ребенка и верила ему на слово, что он на ней женится. Она в него верила. И он тоже ее любил… он и теперь ее любит. Это сразу видно. Потому-то их все так всегда ненавидели.

Кречет закрыл лицо руками.

– И ты говоришь все это мне?

– Ну да, а что?

Кречет лежал молча, думал. Потом сказал, и собственный голос показался ему чужим и далеким:

– Раньше я тоже так думал: уеду куда-нибудь в другую страну и буду свободен, а теперь все по-другому. Сегодня я был в кино, смотрел картину… Я не знаю, зачем живу, что я здесь делаю. А только надо тянуть дальше и ничего не надо знать… .

– Кристофер…

– Не знаю, почему я такой, только мне почему-то кажется: кто-то меня таким сделал и все время за мной следит, даже сейчас. Прямо чувствую: вот сейчас он на меня смотрит! Мне это гнусно, я его ненавижу, ох до чего ненавижу… швырнул меня в жизнь и преследует, до самой смерти не отвяжется, никогда я от него не освобожусь… Сволочь такая!

– О чем ты говоришь? Кто это?

– А может, это женщина. Мне нужно только одно – освободиться, а от чего – и сам не знаю. Также, как сейчас, я себе противен. А этот все время за мной следит…

– Ты о боге?

– О боге? – недоуменно переспросил Кречет.

– О чем ты говоришь? Ты с ума сошел!

– Как будто меня сочинили, в книге написали… не хочу я так! Я живой, а не из кино! Не хочу я так: родился и умру, а кто-то все время смотрит, следит… один все про меня читает. Все решено заранее…

Он умолк. Она прижалась прохладной щекой к его щеке.

– Я сегодня шел и чуть не заснул на ходу. Слыхала ты что-нибудь подобное?

– Куда шел?

– Да вообще… по улице. Просто так шел.

– Как же можно заснуть на ходу?

Кречет не ответил, но Дебора вдруг резко оттолкнула его, будто услышала ответ.

Он помолчал еще минуту, потом попросил:

– Иди сюда. Не уходи.

– Кристофер…

Звук этого имени взволновал Кречета: словно его принимают за кого-то другого. Он притянул Дебору к себе – укрыться бы в ней, без слов передать то, чего никак не скажешь словами: огромная любовь переполняет его, и нет ей выхода. И чем тяжелее эта любовь недвижным грузом стынет внутри, обращается в лед, тем неистовей его тело силится убедить и его самого, и Дебору, что он любит ее, любит… Горький, отчаянный порыв родился глубоко внутри, на самом дне, и преобразил его.

– Я люблю тебя, Крис… люблю. Милый. Люблю тебя.

В последний миг все его тело растворилось, расплескалось в судороге, от которой прервалось дыхание, яркий свет полыхнул в глаза, Кречет до боли зажмурился, и тут под сомкнутыми веками промелькнуло лицо Клары.

Потом он лежал весь выжатый, опустошенный. Дебора нетерпеливо, резкими движениями приводила в порядок волосы.