Пол Остер - Мистер Вертиго

Склиз показался мне старым, будто создан был прежде холмов [Иов, 15:7.]. После нашей последней встречи он постарел лет на двадцать, а в глазах было столько страдания, столько смятения и боли, что человек послабее мог бы его пожалеть. Я не пожалел. Я хотел его смерти, и, даже отыскав у него в лице следы человекообразия, при мысли о том, что сейчас он умрет, просто-таки вспыхнул от радости.

– Что это значит? – сказал он.

– Что время принять коктейлю. Наливай себе сам, амиго, а потом выпей за мое здоровье.

– Похоже на молоко.

– Молоко и есть... на все сто процентов и даже больше. Прямо из-под буренки.

– Детское развлечение. Терпеть не могу это дерьмо.

– Молоко полезное. Укрепляет кости и способствует хорошему настроению. Ты что-то постарел, дядюшка, и сдается мне, самое время тебе припасть к источнику вечной юности. Молоко способно творить чудеса. Сделаешь пару глоточков и никогда больше не состаришься.

– Стало быть, ты хочешь, чтобы я налил молоко в эту чашку. Больше ничего?

– Налей молоко, подними чашу повыше, скажи: «Долгих тебе лет, Уолт» – и пей. Пей до дна. До последней капли.

– А что потом?

– Ничего. Ты окажешь миру большую услугу, Склиз, и Бог тебя вознаградит.

– Здесь ведь яд, так?

– Может, так, а может, не так. У тебя есть только один способ проверить.

– Псих. Ты, должно быть, совсем спятил, если думаешь, что я буду это пить.

– Не выпьешь, получишь пулю в лоб. Пей, а вдруг повезет?

– Ага, повезет. Как тому самому парню, который закрутил «китайца» [«Китаец» – крученый мяч в крикете.], да угодил себе по башке.

– Заранее-то как узнать? Может, это я просто попугать тебя решил. Может, если выпьешь за здоровье племянничка, я еще и о деле с тобой поговорю.

– О деле? О каком деле?

– О том самом. Может, я хочу с тобой посотрудничать. Я ведь на мели, Склиз, так что мне нужна работа. Я, может, помощи пришел попросить.

– Да конечно, я тебе помогу, о чем речь! На кой это молоко. Если надо, я и так утром же поговорю с Бинго.

– Ладно. Ловлю на слове. Но для начала ты все-таки подзаправишься витамином «Д». – Я шагнул к нему, перегнулся через стол и приставил ствол к подбородку. – И сделаешь это немедленно.

Руки у Склиза затряслись, но он все-таки взял бутылочку и отвинтил крышку.

– Не расплескай, – сказал я, когда он наклонил ее над потиром. – Прольешь хоть каплю, спущу курок.

Белая жидкость перелилась из сосуда в сосуд, и на стол не упало ни капли.

– Хорошо, – сказал я, – очень хорошо. А теперь поднимай и говори тост.

Скунс этот уже обливался потом. Он поднес молоко ко рту, и я полной грудью вдохнул его вонь, и был, был в эту минуту счастлив потому, что он понял, что пьет. Я смотрел, как растет у него в глазах страх, и вдруг тоже задрожал. Не от жалости, не от стыда, я задрожал от радости.

– Да пей же ты, старый хрен, – сказал я. – Раскрывай пасть и давай делай буль-буль.

Он закрыл глаза и начал пить. Выпил бы он или нет, Склиз был все равно обречен, но по крайней мере я дал ему каплю надежды. Яд лучше пули. Пуля убивает наверняка, а про яд я мог и наврать. А даже если и не наврал, вдруг ему повезет и он отравится, да не насмерть. Если дают пусть один, но шанс, хватаешься как за соломинку. Потому Склиз зажал пальцами нос и стал пить, и что бы я ни думал об этом подонке, выпил он прописанное лекарство, как полагается хорошему мальчику. Проглотил свою смерть, будто касторку, и ничего, что лил слезы, глотал воздух я всхлипывал после каждого глотка, все равно держался он молодцом.

Я стоял как дурак и ждал, когда подействует яд и в лице появятся признаки муки. Секунды шли одна за другой, но этот ублюдок и не думал откидываться. Я-то думал, что все произойдет быстро – что пара глотков, и он сдохнет, а Склиз допил до конца и стукнул чашкой о стол, и только тут я сообразил, что молоко нейтрализует стрихнин.

– Вот же гад, – сказал он. – Вот же гад, сукин ты сын долбаный.

Видимо, он заметил мое удивление. Он принял такую дозу, какой можно было свалить слона, но поднялся, опрокинув стул, и ухмыльнулся, как злобный гном, только что выигравший в русскую рулетку.

– Стой где стоишь, – сказал я, указав револьвером место. – Иначе пожалеешь.

Он в ответ только рассмеялся:

– Кишка тонка, жопа ты, жопа.

И он был прав. Он повернулся, двинулся прочь, а я был не в силах выстрелить. Спина его была отличной мишенью, а я только стоял и смотрел и никак не мог заставить себя нажать на курок. Он сделал шаг, еще шаг, он почти уже скрылся в темной глубине склада. Я слушал, как рассыпается дробью, отскакивая от стен, его безумный, издевательский хохот, и это было невыносимо, но, как раз в ту самую секунду, когда я подумал, что все – я дал ему уйти, яд вдруг сработал. Склиз прошел шагов целых двадцать или, может быть, даже тридцать, только дальше он не ушел, а это означало, что самым последним буду смеяться все-таки я. Я услышал, как в горле у него вдруг заклокотало, потом – как он упал, а потом я оторвался от места, подошел и увидел, что он лежит, распластавшись на полу, мертвее мертвого.