Сергей Юрьенен - Беглый раб. Сделай мне больно. Сын Империи

— Тогда по-человечески и разберем. Она ведь моя. Я деньги за нее платил. Так?

— Так. Но ее вы уже выпили.

Баянист изумился:

— Когда же?

— На родине еще. Под Жмеринкой.

— Разве?

— Да, Геннадий Иванович. Да.

— А вы, простите, по национальности кем будете?

— А что?

— Может быть, того… договоримся? Двойной тариф?

— Русский я. Но не таксист.

— Так неужели на чужбине русский русского да не поймет?

— Метафизику давайте оставим до утра.

— Так, значит, ставится вопрос?

Александр нажал на дверь.

— Венгерские мои деньги могу получить? — спросил из коридора баянист официальным тоном.

— Тоже утром.

Удаляясь, голос недобро пел:

Со стен смотрели заграничные кони и быки. Александр лег на чистое покрывало.

В дверь снова постучали.

Вернулся Комиссаров. Попил воды из-под крана, поднял очки и посмотрелся в зеркало.

— Забыться и уснуть! К тому же язва разыгралась. Но нельзя. Покой нам только снится. Засыпаешь?

— Нет.

— Как насчет прогуляться?

Они вышли и заперли.

За углом баянист совещался с «Веселыми ребятами». Комиссаров дал им совет:

— Отходите ко сну, ребята. Завтра насыщенный день.

— Без снотворного не засну, — сказал баянист.

— Мы тоже, — сказали ребята.

— Речи быть не может!..

Внизу Александр сказал:

— Стресс границы. Может, пойти навстречу?

— И получить дебош?

Город был плоский. В мглистом излучении фонарей и вывесок ни души. Под ногами чужестранно зазвучали плиты тротуара. Вывески светились не по-московски. Горели с хорошим наполнением — прочно и спокойно, без дрожи и не теряя букв. Которые здесь были с надстрочными знаками и складывались в слова абсолютно непонятные. Но витрины под вывесками их переводили. На язык пищи и предметов. Эти застекленные, уютно подсвеченные ниши тянулись слева вдоль главной улицы. Одна сплошная витрина. Комиссаров проходил, ее игнорируя; Александр косился. Он забыл уже сложную формулу коммунизма, которую их в школе заставляли заучивать наизусть. Вспоминалось только нечто про изобилие, которое прольется потоком . В этом смысле некогда обещанный коммунизм здесь уже наступил — в двух часах от границы.

Справа во мгле открылась площадь с памятником.

— Петефи, — опознал Комиссаров. — Поэт.

— Ты думаешь?

— Не думаю, а знаю.

— Откуда?

Комиссаров ответил дурными стихами:

— Мировая свобода! И с востока на запад народы тот зов протрубят. И тираны, услышав тот зов, задрожат . Противника, Андерс, должно знать в лицо.

На центральной площади светился отель « Arany Bika ». Под вывеской в виде Золотого тельца Александр сказал:

— Я тебя здесь подожду.

— Идем-идем.

Они поднялись на второй этаж. Комиссаров постучал в высокую дверь. Оттуда раздалось недовольное:

— Кого еще принесло?

Они вошли.

Начальство поезда Дружбы сидело в ароматном дыму американских сигарет. Номер был роскошный, застолье неопрятное.

Комиссаров сказал:

— Доложиться, товарищ Шибаев…

Крепыш в нижней рубахе и широких гэдээровских подтяжках поднял недобрые глаза.

— А привел кого? Не наш, что ли?

Застолье с неодобрением смотрело на Александра.

— Наш, товарищ Шибаев.

— Вид среднеевропейский, — упрямился начальник.

— Писатель! — заверил Комиссаров. — За водку отвечает.

— Нашел, кому доверить. Писателю!..

— Так он не пьет.

— Вижу, силен ты в кадровой политике. Из писателей у нас один-единственный не пил. Писал! И дописался. Отправили по ленинским местам. Не в Шушенское, к сожалению. В Швейцарию. О ком говорю, ты знаешь? Если нет, спроси у Хаустова.

— Он не из таких.

— Ручаешься?

— Он мне, как правая рука!

— Ну, если правая… Смотри. Налей им, Хаустов.

Красавец с черными подглазьями исполнил с безучастным видом. Из первой под руку попавшейся бутылки « на винте ».

— Случайно твоя правая рука по-ихнему не знает?

Собутыльники по наружности не особо отличались от гостей. Но были хозяевами. Из местного аппарата.

— Увы, — сказал Александр, на которого при этом все снова посмотрели. С подозрением.

— Вот и мы «увы», — сказал Шибаев. — Баки залили до отказа, а общий язык все не приходит. Какая-то с ними неком-му… Тьфу!

— Некоммуникабельность, — сказал мрачно Хаустов.

— Во-во. Нэм тудом [104] Не умею (венг.). — и то с трудом.

Хозяева оживились:

— Хоги мондта?