Джон О`Хара - Свидание в Самарре

К тому времени, когда он впервые поцеловал ее, он почти было отчаялся завести с ней роман. Эта теплая комната в Гиббсвилле, штат Пенсильвания, была далеко-далеко от тех мест, где шла война, и ничего воинственного не было в словах «О Мари, ничего не говори», которые повторял и повторял патефон. Кэролайн, если не прислушиваться к ее ужасному акценту, вполне могла бы сойти за англичанку, сестру приятеля там, дома. Но когда она встала, чтобы сменить иголку и пластинку, он потянулся к ней и, взяв ее за руку, привлек к себе, посадил на правое колено и поцеловал. Она не сопротивлялась, в голове мелькнуло только: «Почему бы и нет?» Но поцелуй получился не очень удачным, ибо, стараясь держать голову под нужным углом, они столкнулись носами, и он отпустил ее. Она остановила патефон, вернулась и села возле него. Он взял ее за руку, она посмотрела на свою руку и, наконец, подняла глаза. Они молчали, и, когда она снова взглянула на него, на его лице играла ласковая улыбка. Она тоже улыбнулась, но несколько робко, а затем придвинулась к нему и сама его поцеловала. Но его уже терзали угрызения совести. Она вся была во власти чувства, а ему не давала покоя мысль, что все, что он ни пожелает, будет позволено.

Это продолжалось минуту, две, может, пять минут прежде, чем она овладела собой и склонила голову к нему на плечо. Она была смущена и преисполнена благодарности, потому что никогда прежде не испытывала ничего подобного.

— Может, закурим? — предложила она.

— Ты куришь?

— Тайком, но курю. Я только затянусь, а потом ты возьмешь сигарету.

Он достал из кармана серебряный портсигар, и она закурила, не очень умело держа сигарету, но отчаянно затягиваясь. Такая милочка она была, когда, сидя на диване, выпускала дым изо рта и ноздрей, слишком быстро расправляясь с сигаретой. Он забрал у нее сигарету и погасил, и в этот момент они услышали, как, подъезжая к гаражу, тормозит «бейкер-электрик», машина ее матери. Кэролайн встала и поставила на патефон «Бедную бабочку».

— Это довольно старая пластинка, — сказала она, — но я ее люблю, потому что в ней отличные синкопы.

Места, где вступал барабан, считались синкопами.

После этого они часто целовались: в прихожей, в буфетной, в ее двухместном «скриппс-буте», в котором сиденья размещались весьма своеобразно: водитель сидел почти на целый фут впереди пассажира, из-за чего целоваться было крайне неудобно.

Он уехал, так и не признавшись ей в любви и не добившись близости с ней. А через полгода умер от гангрены, и только спустя два месяца его семья вспомнила о необходимости известить их. Это обстоятельство чем-то умалило горе Кэролайн: он уже лежал мертвый в могиле, в то время как она продолжала думать о нем как о своем возлюбленном на всю жизнь и развлекалась с другими молодыми людьми, вернувшимися из Франции и Пенсаколы, Бостонского технического колледжа и военно-морской учебной базы на Великих озерах. Она пользовалась большим успехом и целовалась со многими с таким же пылом, с каким целовала Джерома Уокера, только теперь она знала, как и когда остановиться. Она вела весьма светскую жизнь, не нарушая заветы Брин-Мора, в отлично проводила время с молодыми людьми из колледжей. Те снова веселились вовсю, ибо война закончилась и не надо было испытывать угрызений совести из-за того, что ты не в действующей армии. Теперь можно было развлекаться в открытую. Она собиралась провести конец недели в Истоне, где учился в колледже Джу Инглиш, когда мать прочла ей письмо из Англии, которое в основном было изъявлением благодарности семьи Джерома Уокера за гостеприимство, оказанное, как они выражались, их мальчику в Гиббсвилле. Один раз упоминалась Кэролайн: «…и если вы и ваша милая девочка приедете в Англию, мы…» Ладно. Нет, не ладно. Она знала, вернее надеялась, что он не рассказал своей матери о ней хотя бы потому, что не хотел, чтобы его мать вообразила невесть что. Тем не менее по пути в Истон она была в угнетенном состоянии. А когда человек угнетен, ему свойственно делить свою жизнь на определенные периоды, и Кэролайн позднее всегда считала поездку в Истон окончанием детства. И, пока не влюбилась в Джулиана Инглиша, думала, что, развернись события по-иному, она вышла бы замуж за своего кузена и жила бы в Англии, а потому питала к Англии нежность. Тем не менее, когда в 1925 году она побывала в Европе, то не навестила родных Джерома. Ее путешествие было рассчитано всего на два месяца, и, кроме того, к тому времени она была влюблена в живого человека.