Инна Александрова - Свинг

Когда учился в институте, помню, на лекциях по философии говорили, что ни о каком взаимопроникновении науки и религии не может быть и речи, а религиозность Павлова, Дарвина, Эйнштейна объясняли чудачествами. Теперь понимаю, что вера их вполне объяснима и связана с невидимой, виртуальной тайной природой причинно-следственных связей, о которых и говорит Бердяев. И поиск универсального единства Вселенной, основанного на взаимопроникновении материи и духа, есть основное содержание концепции о всеобщей одушевленности природы.

Как сам отношусь к религии? Неоднозначно. На всю жизнь запомнил слова матери: в Бога — верю, попам — нет. Поражают высокого ранга проститутки — вчерашние атеисты, которые сегодня так истово крестятся, что готовы лбы расшибить. Я же в церкви люблю находиться, но расшибать лоб не могу: не хочу лицемерить.

Часто думаю: почему Россия, страна мощного православия, так плачевно, так кроваво завершила свое существование в семнадцатом году? Способна ли сейчас религия предотвратить кризис, если не выручила сто лет назад?

Люди, в основном, обращаются к религии, когда попадают в опасное, тяжкое положение и не умеют сами себе помочь, когда сами гасят в себе разум и не знают, что справедливо, что — нет. А ведь Бог — истина. Истина же — правдивость, и не только в словах, но и в мыслях. Сейчас бросились в другую крайность: в коммунистические времена по отношению к церкви бандитствовали, теперь так ударились в православие, что оно становится государственной идеологией. А ведь светлое будущее человечество увидит — если увидит! — не на религиозном пути, а на пути светского, секулярного гуманизма. Не зря же Папа Римский в одной из энциклик признал, что вера и разум — два крыла, на которых дух человеческий возносится к созерцанию истины. Ясно: отныне церковь признает роль разума, то есть науки, но считает, что достичь полноты понимания истины о человеке, об окружающей его реальности одним только разумом невозможно. Это — уже огромный шаг вперед.

Ну, а наши церковники, как и часть политической элиты, продолжают считать, что православие — главная религия, и все должны этому подчиняться.

Но ведь Россия не только православная страна.

Для меня вера и способ веры — вещи интимные. Мне кажется, что в строчках:

не меньше религиозности, чем в церковных песнопениях.

Никогда не был воинствующим безбожником, но всегда был убежденным сторонником свободы совести. Каждый должен иметь право верить или не верить, иметь свободные убеждения, и это никак не должно порицаться обществом. А недавно случайно попали с детьми на Введенское кладбище и оказались рядом с могилой доктора Гааза. Вспомнил и рассказал все, что знал об этом удивительном человеке. Вот пример истинно верующего, которому были близки и бедняк, и кандальник, и бездомный. Потому на его могильном камне выбито: «Спешите делать добро». Он — спешил.

Гааз не был православным, и у нас о нем мало и редко говорят. Нетерпимость церковников — потрясающая. Заходил несколько раз в храм и пытался заговорить на эту тему. В ответ — такая чушь, такая политика, что стало противно и страшно. Потому так сволочно живем, что церковь не прошла катарсиса, не очистилась. Получается: все жертвы, вся кровь, все рыдания напрасны. Все обесценено торжествующим фарисейством. А ведь именно в ней, церкви, могло и должно было быть наше благо, наше духовное здоровье. Сознавая ее врачующую силу, доктор Гааз — и я вместе с ним! — хотел бы, чтобы каждый несчастный мог получить в ней утешение. Пока же видишь превозношение, корыстолюбие, а потому — сомнения, сомнения, сомнения…

Господи! За что покарал так жестоко в последние два года? За что? Вроде никому ничего худого не делал. Старался всегда помочь, если мог. За что?

Танина, жены, болячка обрушилась совсем неожиданно. Ничего не предвещало, что зреет проклятая опухоль в кишечнике. В результате — химиотерапия, инвалидность и невозможность работать. Что дальше предполагать — неизвестно.

А теперь, в нынешнем июле, Олечкины, средней дочки, роды. Четырнадцать дней прожил в инкубаторе маленький Гошенька, названный Георгием в честь меня. И смерть… Смерть от не подлежащего никакой операции порока сердца. За что такое?

Поженились с Таней не рано: обоим было по тридцать. Приехал в Москву в примаки: Таня жить в Керчи не захотела. Малюсенькая двухкомнатная квартирка, детишки — посыпались. Через каждые полтора года все трое и «выкатились». Слава Богу, родители Тани, фронтовики, были еще живы. Им и дали те хоромы, в которых на сегодняшний день живем. Бывшая четырехкомнатная «сталинская» коммуналка. Если в ней сделать евроремонт, цены нет. Но на евроремонт у доктора Георгия Любимова кишка тонка…