Инна Александрова - Свинг

Помогло «хрущевское» увольнение: в конце пятьдесят шестого из армии уволили миллион двести тысяч. Но Дима-то был молодым. Однако уволили. Он приехал в Калининград в пятьдесят седьмом. Что делать дальше, не знали: специальности не было никакой. В Калининграде даже учеником на завод невозможно было устроиться. И опять же случай: на заочном отделении пединститута, где работала, учился Василий Моисеевич Карин. Узнав о проблеме, о том, что муж окончил военное училище МВД, сказал: «У него один путь — милиция». Проговорив ночь, скрепя сердце, Вадим снова решил надеть погоны — теперь милицейские. А что оставалось? Так в апреле пятьдесят седьмого стал лейтенантом милиции.

Забегая вперед, скажу: его милицейская служба шла успешно. За двенадцать лет работы «на земле», пройдя все ступени: а был он и замначальника «ромки», то есть районного отдела милиции, и замначальника городского ОБХСС — везде служил с неизменным успехом, потому как голова соображала. Никогда не применяя никакого насилия, раскрывал сложные преступления, трудился день и ночь. Учился заочно на юридическом факультете Вильнюсского университета.

Моя деятельность тоже не ограничилась консультпунктом: очень скоро завкафедрой литературы привлекла к чтению лекций по XVIII веку и древнерусской литературе. К лекциям готовилась так, чтобы, не дай Бог, не заглянуть в шпаргалку. Память была хорошей.

Как и в школе, мне было интересно преподавать, но «голубой мечтой» оставалось издательство. Потому, когда в январе пятьдесят восьмого услышала, что в области таковое открывается, стала умолять преподавателя философии Нилова, который был одновременно и завотделом агитации и пропаганды обкома партии, рекомендовать на должность редактора. Для приличия поотговаривав, Александр Власович попросил за меня директора издательства. Так в конце января пятьдесят восьмого стала редактором сельхозлитературы, а для души получила еще и детскую. Началась издательская работа, которой занималась без перерыва тридцать лет, которой отдавала силы, которая приносила огромную радость.

В шестьдесят четвертом уехала в Москву главная редакторша: вышла замуж за московского писателя, и директор издательства, «угрожая» лишением партбилета, заставил принять главредство. Продолжалось это три года и все это время была и. о., то есть исполняющей обязанности. Главный редактор издательства был номенклатурой обкома, а как же партийные боссы могли принять в свои ряды еврейку? Работать, вкалывать — пожалуйста, но быть полноправным законным главредом — шиш… Таковы были советские порядки, да к ним тогда уж все и притерпелись.

Летом шестьдесят пятого один из калининградских журналистов принес в издательство повесть «Маляс», рассказывающую о становлении Советской власти на Украине. Главными героями повести были мальчик Гринька Зиберов, наивный, чистый, мечтательный еврейский подросток, сын музыканта-буденновца; коварный и хитрый Сборский, враг всего нового, и коммунист Денис Приходько. Повесть была полна мягкого юмора, романтической приподнятости.

Понимая, что рукопись труднопроходима из-за описываемой еврейской среды, Яков Зарахович сам, и с нашей подачи тоже, отправил ее в Москву, в Комитет по печати России. Пришла хорошая рецензия. Мы были удивлены и тут же начали готовить повесть к изданию. Вдруг, в разгар подготовки, меня, как и. о. главного редактора, вызывает на ковер в обком и, пытаясь урезонить, говорят: «Вы знаете, в двадцатые годы был допущен перекос: слишком много евреев пришло в искусство. Теперь этот перекос приходится выправлять и вводить хоть какую-то норму. Коренному населению надо предоставить преимущество. И потом: у вас главный герой — еврей. Ну какие из евреев герои?.. Вот краснодонцы — герои. А евреи во время войны шли спокойно на убой. Шли и не сопротивлялись. А потому в том, что их погибло шесть миллионов, не видим никакой трагедии. Для русского человека в этом их непротивлении есть что-то глубоко стыдное».

Так припечатали тогда в обкоме. А когда возразила, что «на убой» шли только еврейские старики, дети и женщины, «загадочно» хмыкнули.

Передо мной была абсолютно откровенные, законченные антисемиты. Я позвонила в Москву, в Комитет. Спросила, что делать. Мне сказали: печатать. Так в начале шестьдесят шестого «Маляс» увидел свет, и тридцатитысячный тираж разлетелся мгновенно. Завоблкниготоргом не знал, что предпринять со всеми поступающими заявками. Но давать дополнительный тираж не стали: не хотели дразнить гусей…