Инна Александрова - Свинг

Сыплет все на Кузмичева — директора механического завода. И то не так сделал, и это не выполнил, а ей отвечать. А что ей, собственно, отвечать? Сам Кузмичев и ответит.

Придирается, видно, к Кузмичеву, потому что он в основном на гидролизников работает. Бронислав Брониславович говорит, что делает он такие вещи, какие не под силу и другому столичному заводу. А еще, наверно, потому что года два назад Кузмичев здорово осадил ее: не понимаешь в деле — не лезь. Ну а ты ведь знаешь маман: она — да не понимает… А что ее пять классов гимназии? Пишет она, правда, грамотно, но в технике ни черта не смыслит, в медицине — тоже. А ведь лезет… Говорит, служба такая. Но, если служба — нужно учиться.

Бронислав Брониславович, как член исполкома, вступился за Кузмичева и дал матери по мозгам. Вот она и взбесилась. Пыхтела весь вечер. Ничего! Может, потише будет. А то зараза эта, Серафима, льет бальзамчик на ее и без того раздутое самолюбие. Сил нет смотреть.

Не дописал вчера, а сегодня побывал у твоих. Оказывается, маман и Бронислав Брониславович сцепились вчера не только из-за Кузмичева. Завод сдает дом на шесть квартир. Все давно распределено. Мать требует одну для завгорторготделом, а она предназначена для старшего аппаратчика и старшего варщика — по комнате. Бронислав Брониславович их уже пригласил откуда-то. Люди едут. Маман орала, что он должен был согласовать этот вопрос с исполкомом, что на эти должности можно было поставить кого-нибудь из местных.

Нет! Абсолютно не понимаю ее. Даже мне, сопляку, ясно, что дело делать могут и должны только профессионалы.

Анют! А у нас весна! Я уже два раза побывал на наших камушках. Сейчас отправлюсь знаешь куда? Ну, не ругай. Вижу, вижу, как ты хмуришься. Потом лоб разглаживается, а в глазах появляются маленькие бесенята. Очень люблю я тебя в такие минуты.

Мне же необходима разрядка. Поэтому еще раз — за футбольную команду «Спартак».

Отцу уже лучше — с Вовкой гуляет. Но с работой пришлось расстаться. На пенсии. Шестьдесят пять исполнилось… Тебе шлет привет и желает успеха в литературоведческих изысканиях.

Сегодня праздник — девятое, а у меня настроение совсем не праздничное. Ноги здорово болят, досталось вчера. Но с «Большевиком» сыграли 2:1 в нашу пользу.

Ань! Не хочу оправдываться. Да, действительно, как пишет Люська, был на вечере и танцевал с Валентиной. Ну, а с кем же я должен был танцевать? Искать новые знакомства? Мы же с тобой говорили: Валя — мой друг, друг детства. И только. Честно скажу, на том вечере о другом подумал: она красивая, на нее парни заглядываются, а я мешаю и им, и ей. Эгоизм чистейший.

Ну да теперь уж все. Кроме выпускного, никаких других вечеров не будет. А там… Там немножко страшновато. Но, если ты и вправду сможешь меня встретить и помочь устроиться, а уж потом поедешь домой, будет здорово. Одному сориентироваться в большом городе непросто.

Анют! Вчера с отцом долго разговаривали: просто потрясены «историей» с Есениным. Всерьез вынести на комсомольское собрание, что человек «слишком поглощен упадочнической поэзией Есенина». А человек просто ради отдыха читал прекрасные стихи.

Нет! Это потрясающе. Он нормальный, этот Аркашка?

Ну и что, что Есенин — автор «Хулигана» и «Исповеди хулигана»? В его похвальбе хулиганству одна только бравада. На самом деле здесь трагедия, здесь боль за людей, которые проиграли в жизни, которые свернули с истинного пути и вряд ли уж смогут на него вернуться.

Ну и что, что Есенин какое-то время был с имажинистами? Он ведь потом осудил их. Помнишь, как он сказал: «Кривляются ради самого кривляния».

Ты правильно врезала этому дураку, что ставить знак равенства между упадочничеством и Есениным — бессмысленно. Знаешь, пройдет еще какое-то время, отойдет в сторону вся муть, и огромному есенинскому таланту воздастся сполна. Мы с отцом в это верим. А вот гады и прихвостни вроде этого Аркашки тут же начнут петь «во здравие», не смущаясь, что вчера пели «за упокой». Как ненавижу таких…

Две литературы и три математики — позади. Литература — пять, математики — четыре. Ну да большего и не ждал. Маман, конечно, шипит, говорит, что если бы захотел, посидел и прочее… Не знаю. Может быть, и смог, а может, и нет. В лени и нерадивости не могу себя упрекнуть, а математику на пять не знаю.

Химию и историю не боюсь, физику — очень. У нас ведь два последних года эта «прелестная дева с голубыми глазами» была. Пошлет же Бог такую никчемность, да еще в мужскую школу.