Лолита Пий - Хелл

Я ставлю пустой стакан на низкий столик. Я смотрю, как гаснут огни на Эйфелевой башне. Звонят в дверь, я не хочу открывать. Половина первого ночи, я не меняюсь, черед десять минут я должен быть в «Кабаре».

Я выхожу к парковке, сажусь в машину, еду.

В «Кабаре» уже полно, я пробираюсь сквозь толпу, нахожу своих, сажусь, наливаю себе стакан. Теснота, толпящиеся люди, скучившиеся тела. Со времен самобичевания никогда человек с такой охотой не приговаривал себя к пыткам, и я думаю, откуда у меня эта неодолимая потребность хватать машину и возвращать радость сердцу, шесть часов без передыху топчась в полуподвале под слепящим светом или же в скрывающей убожество полутьме, одуревая от невыносимого грохота так называемой музыки, годной лишь для того, чтобы заглушать галдеж свихнувшихся от амфетаминов обжор. Незыблемый кодекс подобных заведений: заплатить в этих борделях за бутылку алкоголя раз в двадцать — двадцать пять дороже, чем у бакалейщика на ближайшем углу, поставить ее на столик размером с носовой платок, на котором уже стоят стаканы, а против каждого стакана табурет, а на каждом табурете тип, который подыхает со скуки, но ведь он уже разорился на бутылку.

На этой планете жизненное пространство индивида ограничивается бутылкой. Хорошо!

И нужно видеть, как они показывают зубы, когда кто-нибудь отваживается без приглашения подсесть к ним за столик. Но они сразу секут, когда к ним подходят с бутылкой. Ведь 0,75 литра водки стоят тысячу двести франков, а они знают, что с апельсиновым соком или со швебсом это составит двадцать стаканов, значит, стакан стоит шестьдесят франков, в стакане десять глотков, следовательно, один глоток стоит шесть франков… Конечно, особенно веселиться не из-за чего, но все же…

Правила меняются здесь как угодно, но при неизменном уважении к тем, которые имеют силу закона. Берут за то, чтобы войти, берут за то, чтобы сесть, берут за то, чтобы выпить, берут за то, чтобы потискать, берут за то, чтобы отлить в сортире. Вот так! Вы обязаны платить. Нет ничего хуже презрительного взгляда мадам-пипи, служительницы сортира, если, проходя мимо ее плошки, вы не бросите в нее со звоном одну или две монеты. И не вздумайте сжульничать и кинуть сантимы, они более легкие и звенят куда тоньше. А мадам-пипи просидела на этом месте двадцать лет, и у нее хватило времени научиться определять всевозможные монеты, которые ей бросают, по их позвякиванию, и если вы схитрите, она нахмурит брови и пойдет разносить по всему заведению про вас всякие гадости. И еще хуже: когда вы будете спокойно делить на дозы кокс на крышке унитаза, она по положению ваших ног догадается, что вы не делаете того, ради чего пришли, и позовет вышибалу.

В общем, ничто не дается даром, за все надо платить. Рослая блондинка, которая улыбается вам из-за плеча своего кавалера, на самом деле посылает свою ослепительную улыбку не вам, а горлышку в золотой фольге полуторалитровой бутылки «Кристалла», выглядывающему из стоящего перед вами ведерка со льдом. И мужчина, что так доверчиво прижимает ее к плечу, вовсе не ухажер ее, а ее сутенер. И тем не менее вы находите ее соблазнительной, вам приятно, вас заметили, выбрали, вы на седьмом небе! (К тому же вы немножко под хмельком.) Она здесь, она блондинка, она вам улыбается. Вы тоже изображаете на лице нечто вроде любезной улыбки и протягиваете в ее сторону бокал. Где-то в глубине души вы надеетесь, что она не подойдет взять его, и вы сможете воображать, будто у вас с ней большой белый дом в Монморанси, полный шумных детишек, и еще собака, повсюду теряющая шерсть. Какое-то мгновение, а может, и дольше, вы будете надеяться, что она выразит свое согласие движением ресниц, и все пойдет своим чередом: вы подводите ее к своему столику, предлагаете ей бокал. И она его принимает, ее ухаж(сутен)ер изображает из себя светского человека, она присаживается, ну а остальное зависит только от вас.

«Кабаре» — мир обособленный. И при всем том в нем много гнусного, низкого, что зиждется на корысти, на задницах и на деньгах. Я сижу на высоком табурете, и у меня в поле зрения одни только задницы. Задницы шлюх — это их удостоверение личности, его обязательно нужно предъявить, и еще толстые задницы тех, кто платит за выпивку. Их пухлые бумажники оттопыривают правый карман. Задницы, башли, задницы, башли… от этого меня мутит.

Стремление расширить число своих сторонников всегда актуально. Сегодня элита таскает за собой своих прихлебателей в «порше», угощает «У Дьепа», в «Барфли» и ласково называет нахлебничками. А их целый легион: дешевые манекенщицы, опустившиеся жители предместий, безденежные юнцы… Отребье ночного мира, не слишком уважаемая публика. Мерзкий симбиоз: за то, что он ведет жизнь, какую не смог бы вести самостоятельно, прихлебатель вместе с целой ордой подобных ему личностей обоего пола теснится около уродливого и невыносимого толстосума, удовлетворяет его потребность властвовать, ибо отсутствие харизмы не позволяет тому упражняться на равных себе. Вот он и жрет с ним с утра до вечера, иначе прощай все это стадо.