Колум Маккэнн - Танцовщик

а когда он поднимается в квартиру Руди, там вовсю идут приготовления: сегодня Руди впервые танцует в «Люцифере» [35] Балет на музыку египетского композитора Хамиля эль-Дабха (р. 1921), в 1975 году поставленный Мартой Грэхем для ее бенефиса. и потому задумана вечеринка, которая станет для него сюрпризом, поскольку устраивается она в последнем месте, какое пришло бы ему в голову, в анфиладе из семи комнат его собственной квартиры, — Виктор предложил свои услуги бесплатно, он будет балетмейстером этого вечера, изогнет цветы так, что они станут отвешивать из своих ваз поклоны, поместит чашу с икрой в самый центр большого стола, чтобы до нее едва-едва можно было дотянуться, заменит лампочки на более тусклые, расставит кресла так, чтобы они не мешали гостям прогуливаться, разгладит морщины на бархате кушеток, раздернет шторы, чтобы открылся вид на Центральный парк, в уборной поместит сложенные салфетки рядом с ароматическими свечами, искусно осветит китайские обои ручной работы, вообще определит весь этикет вечера, отчего прием пойдет глаже гладкого, как глоток наркотика, или сон, или то и другое сразу, — Виктор окидывает быстрым взглядом наемных, одетых в смокинги официантов и направляется к другой группе людей, к организаторам, все они — светские дамы средних лет, богатые, увешанные драгоценностями, властные, некогда красавицы, а сейчас с загорелой до табачного тона кожей, — о, какое собрание элегантных «Лаки Страйк», — и все теснятся друг к дружке, все относятся к приготовлениям очень серьезно, и, когда Виктор нарушает их строй, лица дам меняются, выражая и неприязнь, и облегчение, они озабочены, очень, ведь на кону стоят их репутации, а беспечности Виктора им никогда не обрести, хоть они и пытаются подражать ей, он же восклицает, ни к кому конкретно не обращаясь: «Эй, кто-нибудь, покажите этим красавицам, где валиум лежит!» — и дамы смеются, но Виктор знает: они не просто смеются, в их смехе присутствует еще один смысл, эти женщины только что выпустили из рук бразды правления и вручили их Виктору, теперь каждая в его власти, он должен обходиться с ними и как с принцессами, и как с какашками, причем одновременно, и потому отправляет их на кухню, холодильник которой забит, в прямом смысле слова, шампанским, велит соорудить для него пирамиду из бокалов, театрально наполняет оные, говорит: «Пусть вакханалия начнется!» — и заставляет дам содвинуть бокалы и забыть обо всех преступлениях прошлого — на чей прием сошлось больше народу, кто сидел ближе всех к оркестровой яме, чью руку поцеловал Оскар де ла Рента [36] Модельер, одевавшим знаменитостей, про которого гуляла присказка «Оденемся на „Оскара“ от Оскара». , — теперь, когда за все отвечает Виктор, это не имеет значения, а он, злоупотребляя своей властью, говорит им, как чудесно они выглядят в их платьях от Холстона, в искрящихся драгоценностях от «Тиффани», в идеальном макияже, «Я сжег бы тысячу кораблей, лишь бы быть рядом с вами!», а затем велит им приглядывать за наемной прислугой, не спускать глаз с официантов, неусыпно следить за столовым серебром, и — наклонясь к ним так близко, что они различают темные ободки его зрачков, — похоже, Виктор намеревается открыть им некую баснословную тайну, однако он, выдержав паузу, говорит: «Леди! Банкетный стол всерьез нуждается в подтяжке лица!»

только-только попав в круг Руди, Виктор поразился обилию входивших в него, готовых на все пожилых женщин, некоторые даже стриглись «под мальчика», уповая, что Руди сочтет их привлекательными, этого никогда не случалось, однако они не теряли надежд, хотя теперь, когда возраст подпортил их тела, искали скорее сына, которого можно побаловать, что наводило Виктора на мысли о собственной его покойной матери, одна из его печалей состояла в том, что он не был с ней, когда та умерла в глубинах Бронкса от непонятного заболевания печени, в то время Виктор сидел на такой мели, что даже не смог отвезти мать назад в Венесуэлу, лишь позже, годы спустя, он отправился туда с Руди, они, попав после полудня в Каракас, взяли такси, поехали в предгорья, и там Виктор рассыпал ее пепел у подножия горы Авила и посмотрел, как разлетается прах, и то был один из редких случаев, когда он всплакнул на людях, — сел на землю, опустил голову на колени и тихо заплакал, а после вскрикнул, встал и попрощался с ней, — эта животная интимность горя поразила Руди, в тот вечер он, выступая в оперном театре Каракаса, посвятил свой танец ее памяти — и споткнулся, но выпрямился в элегантном гневе, и сидевший в глубине зала Виктор подумал, что это прекрасная реплика жизни его матери: танец, запинка, гнев, аплодисменты, вызов на бис, занавес, падающий до того, как она успела скрыться, прихрамывая, за кулисой