Колум Маккэнн - Танцовщик

Музыканты заняли места в оркестровой яме, стали настраивать инструменты, флейта там, виолончель здесь, эти ноты, поначалу нестройные, понемногу поплыли в унисон.

Соседи мои взволнованно переговаривались. Фамилия Руди так и порхала по воздуху, и удовольствие, с которым эти люди присваивали его, начинало меня злить. Мне захотелось встать и крикнуть: «Да вы же не знаете Руди, это я его знаю, моя мама учила его танцевать!» Однако я давно уж не видела его, почти год. Ему исполнилось двадцать два, у него теперь собственная квартира, он покупает продукты в распределителе, получает большое жалованье, и портреты его высоко висят в коридорах судьбы.

Свет померк. Руди вылетел из-за кулис на сцену, зал зааплодировал, а он принялся взламывать знакомую всем роль — не столько танцем, сколько тем, как он себя подавал, это был голод, воплотившийся в человека. Я постаралась целиком погрузиться в спектакль, однако после первой вариации поняла, что мне становится до ужаса жарко. Я попробовала обмахиваться, не привлекая к себе внимания. Но ощущение жары все усиливалось, а мешать соседям, егозя в кресле или стягивая через голову свитер, я не желала. Пронзительная тревога, сквозившая в танце Руди, говорила: «Смотри на меня! Смотри!» — но мне уже ни до чего, кроме свитера и жары, дела не было. Воздух казался насыщенным ею. Лицо мое горело, по лбу стекал пот.

Дождавшись кое-как антракта, я быстро встала, обнаружив, что колени меня не слушаются, а ноги подкашиваются. В себя я пришла почти сразу, но шума наделать успела: люди показывали на меня пальцами, перешептывались, и я мигом представила себе сообщение в завтрашней газете — одинокая женщина лишилась чувств во время выступления Руди.

Я снова опустилась в кресло, сняла с помощью сидевшего сзади мужчины свитер. Мне очень хотелось объяснить, что со мной случилось, но было ясно: он решил, что меня обуяли восторженные чувства.

— Нуриев — чудо, верно?

— Мне просто стало жарко.

— Именно так он на людей и действует, — изрек сосед моего благодетеля.

И тут на меня накатило снова, я испугалась, что вот-вот грохнусь в обморок, но все же сумела набрать воздуху в грудь, встать, проковылять по проходу и спуститься по освещенной люстрами лестнице. В уборной кто-то подержал меня за плечи, пока я блевала. Я услышала слово «беременная» и пришла в ужас — невозможно. Привела себя в порядок, умылась. Зеркало покрывали отпечатки пальцев, и у меня возникло странное ощущение призрачной руки, гладившей мое лицо. Тридцать шесть лет, а уже морщины в уголках глаз и наметившиеся под глазами темные мешки.

Женщины в уборной обменивались восклицаниями — какой замечательный спектакль. Две девушки курили у раковины в углу, перебрасываясь фамилией Руди.

Поднявшись в буфет, я купила мороженое и ко времени, когда прозвенел звонок, извещавший о начале второго действия, оклемалась в мере достаточной для того, чтобы вернуться на место.

Я склонилась вперед, прищурилась, глядя на далекую сцену, и скоро сидевшая впереди женщина, недовольная тем, что мои волосы касаются ее волос, протянула мне театральный бинокль.

Тело Руди пленяло прежде всего красотой ― резкие линии плеч, исполосованная мускулами шея, мощные бедра, подрагивающие икорные мышцы. Он поднимал над собой партнершу и с удивительной легкостью вращал ее в воздухе. Я поневоле вспомнила день, когда Руди, семнадцатилетний, появился у нас, когда я видела, как он раздевался, как его тело, невнятное обещание нынешнего, скользнуло под одеяло моей кушетки. Я вернула бинокль хозяйке и попыталась утихомирить овладевшие мной чувства. Вцепилась в края кресла так, что ногти едва не вонзились в дерево.

Когда балет закончился, Руди раскинул руки и, поворачивая голову, обвел зал взглядом, от стены до стены. От аплодисментов у меня зазвенело в ушах.

Я выскочила из театра, торопливо прошла вдоль Фонтанки, поднялась по лестнице. Вошла в комнату — Иосиф по-прежнему сидел за столом, совсем уже окосевший. Я положила руки ему на плечи, поцеловала его. Он изумленно оттолкнул меня, налил стакан, выпил, пересек, пошатываясь, комнату и тоже влепил мне поцелуй. Я попробовала раззудить его настолько, чтобы он овладел мной, прижав к стене, однако Иосиф был пьян до того, что и удержать-то меня не смог бы. Просто повалил на пол, но я не возражала, куда уж там, — танец все еще кружился по мне, Руди стоял на сцене, точно усталый путник, добравшийся до какой-то невообразимой земли и, как ни обрадовало его открытие, мгновенно начавший искать другую, тоже невообразимую, и, возможно, думалось мне, ею была я.