Норман Льюис - День лисицы

Как ни стара лодка, продать ее можно и за тысячу песет, быть может, да только на это нужно время. Лодку покупают не каждый день, и, когда люди решаются на такой шаг, они непременно требуют неделю, чтобы на лодке поплавать, а потом еще несколько дней советуются, брать или не брать, со всеми старыми тетками и дядьями, которые ссужают деньги на покупку, входя в долю. Кроме лодки, у него есть еще рыболовные снасти. Если не запросить дорого, их можно продать и в деревне, а в одном из ближайших городков за них дадут почти настоящую цену. Но для этого надо договориться с владельцем грузовика, заплатить ему вперед за бензин, а потом, глядишь, еще несколько дней прождать, пока не подвернется покупатель.

И тут Коста вспомнил про большую рыбу в подводной пещере; в ней по крайней мере фунтов сто, и на рыбном аукционе за нее можно получить не меньше восьмисот песет. Вот и выход, подумал он, и чем дальше, тем больше крепла уверенность в том, что рыба уже попалась на крючок. Суеверный, как все рыбаки, у которых предрассудки неизменно затмевают доводы рассудка, Коста усмотрел в эпизоде с большой рыбой некое предзнаменование, решительное вмешательство судьбы, которая так долго была к нему сурова, целых пятнадцать лет отворачивалась от него и вот теперь явила знак своей возродившейся благосклонности. Завтра он выйдет в море, уверенность в успехе придаст ему сил, он вытащит из пещеры приготовленную ему прекрасную добычу и уж с ее помощью вызволит Элену из жестокого плена города.

И потому в эту ночь Коста спал спокойно и даже не услышал, как обычно, когда вернулся Молина и осторожно скрипнула отпертая и притворенная дверь.

Впервые за много месяцев Молина изменил своей привычке засыпать лишь на рассвете. Пакита с полчаса прислушивалась к его дыханию, затем выскользнула из постели, отерла ладонью с кожи пот в том месте, где соприкасались их бедра, и натянула через голову платье. Потом зажгла тусклую лампу и внимательно вгляделась в лицо Молины. Израсходовав много энергии, он стал похож на покойника: щеки ввалились, рот приоткрылся и перекосился, а зубы при желтом свете несколько посветлели. Разум Молины погрузился в подсознательные глубины детских впечатлений, дыхание с хрипом вылетало из горла, а на лбу сидел и спокойно сосал кровь комар.

Привычным движением Пакита сунула руку во внутренний карман висевшего на стуле пиджака, вытащила бумажник и стала считать деньги. Как мужчина он стоит немногого, размышляла цыганка. Но он куда лучше всех этих пучеглазых лавочников, которые, прежде чем лечь с гобой в постель, крестятся, а потом ведут себя как спортсмены-полуфиналисты… не говоря уже о старых петухах, которые ни на что не способны, пока не заставят тебя выламываться, как мартышка в цирке. Конечно, как мужчина он стоил немногого, и, кроме того, инстинкт подсказывал Паките, что у него, как и у нее, не все в жизни гладко. Тысяча двести песет с мелочью. Она положила деньги обратно в бумажник, а бумажник — в карман пиджака. В конце концов, он обошелся с ней так, словно она была его любовницей. «Хочешь лечь? Если нет, не надо. Как-нибудь в другой раз. Не хочу? Конечно, хочу! За кого ты меня принимаешь?» Иной раз просто необходимо сделать красивый жест. Именно умение делать красивые жесты отличает соль земли — таких людей, как Пепе, — от всего прочего человечества. Оставлю ему его деньги. Все, до последней песеты.

Но теперь, когда красивый жест был сделан, возник все тот же вопрос: а на что же она купит себе утром еду? Пакита взяла стоявший у изголовья кровати электрический фонарик и вышла на крышу; она с облегчением вздохнула, выйдя на воздух из душной каморки, где, как и во всем доме, пахло кошками. На крыше она стала частицей ночи, прохладно струящейся ночи, дарующей тем, кого она сотворила, безграничную свободу.

Пакита нащупала в темноте ручку кладовки, вошла внутрь и зажгла фонарик. Она знала по опыту, что рыбаки из поколения в поколение складывают в таких местах ненужные, отслужившие свое вещи. В кладовке можно было найти сломанные стенные часы, испорченную музыкальную шкатулку, гитару с оборванными струнами — дорогой сердцу забытый хлам, которого в случае пропажи никто и не хватится. Однако не было похоже, чтобы ей удалось поживиться здесь какой-нибудь стоящей вещицей, которую можно спустить приятелю-старьевщику за десятую часть цены, но зато с гарантией, что тебя не предадут. Пакита бродила по кладовке, пробираясь мимо ворохов сетей, трогая старые ацетиленовые фонари и острия гарпунов. На мгновенье взгляд ее задержался на отполированном черепаховом панцире. Большое впечатление произвела на Пакиту картина в перламутровой раме, на которой темнолицый испанский святой поражал неверных, а макет шхуны в стеклянном ларце, искусно сделанный из морских раковин и кораллов, привел ее в восхищение. Этим сокровищем — обладание которым до некоторой степени вознаграждало, как она полагала, за неудобство проживания в доме — Пакита пренебрегла, считая, что такая красота вряд ли имеет какую-нибудь ценность. Единственные стенные часы оказались без механизма, и Пакита совсем было прекратила поиски, когда, приподняв край паруса, обнаружила приемник. Сначала она заколебалась, стоит ли его брать. Его украшало несколько больших кнопок, и только. Взяв в руки приделанные к приемнику наушники, она с сомнением осмотрела выгнутые пластмассовые крышки с хромированной отделкой и подумала: уж десять-то песет за это получить всегда можно. Она вытащила приемник из укрытия, обвязала его куском веревки и отнесла к краю невысокого балкона. С одной стороны дома после итальянской бомбы остался пустырь, где сейчас виднелись кучи битого кирпича, черные гладкие отростки кактуса и пятна лунного света. Сюда-то Пакита очень осторожно и опустила свою находку.