Ляман Багирова - Смородинка (сборник)

— Таточка, детка, деточка моя! — бормотала бабушка. А дедушка махал рукой и выходил из комнаты. Дина обнимала тетю.

— Тата, ты научишь меня играть на гитаре? Научишь?!

— Научу, научу, только не души меня! — отбивалась тетя.

— Тата ты обещала! Ну, Тата-а-а!..

Вот вам и счастье Дины. И если вам скажут, что это не так, что счастье — это всего лишь набор стандартных пожеланий здоровья, удачи, успехов и прочих благ — не верьте! Не верьте!! Счастье — это невыразимая легкость бытия, это умение улыбаться сквозь слезы. Улыбаться, чтобы не случилось. И жить, и верить, что завтра будет лучше, чем сегодня. И это завтра будет и для тебя.

… — Тата-а-а-а!!! — зовет взрослая, уставшая Дина сквозь толщу неимоверных лет и знает, что тетя услышит ее.

— Дина-а-а! — откликнется та. И не будет в ее голосе ни горечи, ни боли, ни оплывшей одинокой старости, ни скромной могилы, заросшей вьюнком и одуванчиками. Тетя будет живой, той же упруго-ладной тридцатисемилетней женщиной, смешливой и взрывной. Девушкой из маленькой таверны, некрасивой и прекрасной! Лучшей. Единственной в мире Татой.

Хороши осенние яблоки, чудо как хороши! Душистые, румяные, соком изнутри, словно фонарики, светятся! Вот тебе и бумажный ранет, и крепкий апорт, и нежная семеринка! А навалены-то на тележках разноцветными горками, не захочешь — залюбуешься! Залюбуешься — подойдешь!

Восьмилетний Руслан так и делал, шел за отцом вдоль базарных рядов, тащил за ним кулек с морковью и зеленью, а сам все на яблоки заглядывался. Наконец, отец устал окрикивать, шваркнул легонько сына по затылку, и сказал, будто отрезал:

— Ну, давай, только быстро. Какие хочешь, выбирай, и пошли.

Руслан протянул руку к глянцевитым красным с нежными зелеными бочками.

— Ого! — Худой длинный продавец хрипло засмеялся. — У твоего сына, дай Бог ему здоровья, хороший вкус. Самые лучшие выбрал.

Отец хмыкнул что-то неопределенное.

— Бери, сынок, бери, — заторопился продавец, отвешивая три кило. Яблоки сейчас самые полезные. Для крови, знаешь как хорошо.

— Руслан, так нельзя, — выговаривал отец по дороге. — Мама наша болеет, нам скорей домой надо, а ты задерживаешься. Неглупый вроде, сам понимать должен, а все равно одно и то же.

— Извини, папа, я нечаянно.

— Нечаянно. За «нечаянно», знаешь, что бывает?

— Бьют отчаянно — вздохнул мальчик.

— Вот, вот. Ладно, иди, яблочная твоя душа.

Отец подтолкнул его к деревянной двери. Когда-то она была голубой, нарядной с затейливым замком-щеколдой. Сейчас от нее, выцветшей, сильно тянуло лекарством. Впрочем, лекарством тянуло от всего во дворе: бледных гераней, старой огромной кастрюли с водой, даже от выщербленных белых кирпичей, которыми отец с матерью аккуратно огораживали скромные грядки с мятой и петрушкой. Да не просто аккуратно, а укладывали с фантазией, наискось, чтобы получилась зубчатая полоска-ограда.

Больше всего Руслан в своей недолгой жизни любил вечер субботы. Приятно было думать, потягиваясь под пестрым одеялом, что завтра воскресенье, не надо идти в школу, и можно вдоволь поваляться. А потом мама будет готовить воскресный обед, а это значит, обязательно: какой-нибудь вкуснющий салат, запеченную до смуглоты хрустящую курочку или нежнейшие котлетки, рассыпчатую картошку с холодным свежепросоленным огурчиком и, конечно, десерт. Тут Руслан глотал слюнки, предвкушая или шоколадные эклеры, или песочное печенье, или любимый воздушный яблочный пирог.

На этом месте Руслановых мечтаний появлялась мамина душистая рука в шелковом рукаве халата и ерошила мальчику волосы.

— Ну, просыпайся, умывайся, соня! Кто рано встает, тому Бог дает. Давай, давай, а то аппетита не будет.

— Будет!! — кричал Руслан, прыгая в кровати.

— Ну, давай, давай. — Мать улыбалась, поправляла выбившуюся около виска прядь, и выходила из комнаты.

И вдруг все разом кончилось. Мама как-то быстро похудела, от еды ее мутило. Она целыми днями глотала какие-то таблетки, надолго исчезала из дома. Тогда хозяйством заправляла бабушка, мать отца, немногословная высокая старуха в темном платке с кисточками. От платка пахло нафталином и сухой геранью.

Она по-своему любила Руслана, заботилась о нем, но была скупа на ласку, или просто считала, что мальчику излишняя чувствительность ни к чему, и может только навредить во взрослой жизни.

У нее были натруженные жесткие руки, у этой старухи, вырастившей четырех сыновей, и особая речь, которая не выговаривала, а, словно, откусывала тяжелые редкие слова.