Кэтрин Портер: Корабль дураков

Он заметил, что, пока они с женой препираются, дочь из-под ресниц украдкой упорно, испытующе оглядывает все вокруг, тихонько поворачивая голову, и никогда еще он не видел у нее на лице такого странного выражения. Он встревожился, он ведь отец и никак не может одобрять такое. Эльза багрово покраснела, прижала руку к губам.

— Ничего… никого…

Она пробормотала это в таком явном смятении, что отец больше ничего не сказал. И тут мимо прошагал Хансен, хмурый, насупленный, мельком равнодушно глянул на Эльзу, и этот беглый нечаянный взгляд ударил больней, чем намеренное оскорбление. Всегда он вот так смотрел на нее, не видя, точно на стену или на пустое место. Эльза болезненно съежилась, и отец сказал:

— Ты достойна лучшего, милочка, конечно же, он тебе не пара.

И мать, тоже возмущенная, его поддержала.

— Вот глупости! — усмехнулась она. — Кому бы это хоть на минуту пришло в голову?

Да, Хансен Эльзе ненавистен, но ведь сходил же он с ума по этой мерзкой Ампаро, и он исколотил отвратного Рибера, уж наверно, за дело, значит, способен на сильное чувство, а вот в ней никогда не видел человека, живую женщину… ну и не все ли равно? И однако ей далеко не все равно. В сущности, ничего она от него не хотела, даже взгляда. Вот того студента ей до самой смерти не забыть, как он обнял ее на палубе, когда играла музыка, не забыть, как он вопросительно смотрел на нее, и улыбался, и ласково ее уговаривал… и все же она не могла танцевать. У Эльзы вырвался такой глубокий вздох, что пришлось как-то объяснить.

— Это ничего, мама, — сказала она. — Просто я устала.

Фрейтаг отошел от остальных немцев и направился к Дженни с Дэвидом, они стояли рука об руку, рядом Дэнни молча дергал кусочки марли и пластыря, налепленные по всей его физиономии поверх ранок от каблука. Фрейтаг остановился и протянул Дженни руку; она высвободила свою из руки Дэвида и обменялась дружеским рукопожатием с Фрейтагом. Она улыбнулась, но Фрейтаг видел — глаза ее потемнели от волнения.

— Прощайте, — сказал он, его серые глаза смотрели спокойно, приветливо. — Надеюсь, вам тут понравится.

Дэвид тоже подал ему руку, и Фрейтаг крепко, по-мужски ее тряхнул. Глаза их встретились, и, хоть лица оставались бесстрастными, какая-то искорка пробежала между ними, что-то странное во взгляде, словно легчайший мимолетный отсвет на воде… но Дженни вся похолодела. Это было безмолвное подтверждение: они сообщники, они отлично понимают друг друга, эти два самца, в каждом глубоко сидит врожденная самоуверенность, которой не грозят внешние передряги и путаница событий; их объединяет некая общность, неизменность мужского естества, тайный союз, куда ей нет доступа, — таков закон природы… Дженни затрясло.

— Ты замерзла, Дженни, ангел? — спросил Дэвид. — Дай я тебе помогу.

Он взял у нее перекинутое через руку пальто и помог надеть. Заодно кивнул на прощанье Фрейтагу, тот уже двинулся к сходням.

— Счастливо, — сказал вдогонку Дэвид.

И Фрейтаг в ответ махнул рукой.

— Подумай, вот и кончилось это плаванье, — сказала Дженни. — Скоро станет казаться, что это был только сон. И почему я сюда приехала?

— Потому, что тебе хотелось во Францию, а мне в Испанию, верно?

— Я лунатик, — сказала Дженни, — и мне снится сон.

— Сны тоже реальность, — сказал Дэвид, — и кошмары тоже.

— Дэвид, мы ведь не будем вместе до конца жизни, так зачем нам все это тянуть?

— Разве ты забыла? Мы еще не готовы расстаться.

Стоя рядом с Дженни, он опять взял ее за руку, спокойный, уверенный, он хорошо знал, чего хочет. Заметил, как влажно заблестели ее глаза, и это его тронуло, он стал ласков, как бывало иногда, если ей случалось из-за него плакать. Видеть ее слабой, побежденной — что может быть приятнее!

— А знаешь, — солгал он, — может быть, нам вовсе незачем расставаться. Куда мы теперь двинемся?

— Что-нибудь придумаем, — сказала Дженни. — Подождем немножко.

— Опять пойдут пустые разговоры, — сказал Дэвид. — Давай придумаем что-нибудь хорошее.

— Придумай ты, Дэвид, лапочка, — сказала Дженни. — Что-нибудь замечательное.

Дэвид наклонился к ней, ничто не дрогнуло в его лице, и тихо, скромно он прошептал:

— Сегодня в Бремене мы для разнообразия будем спать в одной постели.

Дженни что-то без слов промурлыкала и вся просияла под его пристальным взглядом.

Наконец оркестр грянул «Tannenbaum» и уже не переставал играть, пока спускали сходни и пассажиры молча, торопливо двинулись с корабля. Тогда музыканты стали вытирать мундштуки своих инструментов, закрывать чехлами барабаны и укладывать скрипки в футляры; они расплывались в улыбках, все лица обратились к тому клочку причала, у которого ошвартовалась и стала на якорь «Вера». Среди музыкантов был трубач, долговязый нескладный юнец, казалось, он ни разу в жизни не ел досыта, ни от кого не слыхал доброго слова и не знает, что станет делать дальше, но слезы радости застилали ему глаза, губы дрожали, и, вытряхивая слюну из трубы, он еле слышно, почти шепотом повторял по-немецки: «Здравствуй, здравствуй!» — словно перед ним был не город, а живой человек, верный, задушевный друг, который пришел издалека, чтобы радушно его встретить.