Кэтрин Портер - Корабль дураков

Он сурово нахмурил брови, и Дженни заметила — чем суровей он хмурится, тем беспомощней краснеет от какого-то затаенного смущения.

— Ну конечно, — обиженно проворчал капитан. — Мы все — мученики своего долга, кто же этого не знает! Но неужели положение таково, что мы даже обжаловать его не можем?

Настало тягостное молчание. Один из англичан протянул руку к бумагам.

— Что ж, давайте с этим кончать, — сказал он остальным.

После этого они говорили только между собой и ни разу не обратились к капитану.

— Дорого бы я дала, чтобы узнать, о чем они спорили, — сказала после Дженни Дэвиду.

— Уж наверно, о чем-нибудь очень скучном, — сказал Дэвид.

— Хотела бы я знать, что пытался нам сказать тот малыш.

— Он пытался продать нам газету, — сказал Дэвид.

— А, ладно, — сказала Дженни. — Ладно, ладно.

Последние дни плаванья, по общему мнению немногих оставшихся пассажиров, проходили тихо и довольно приятно; даже Левенталь, заметив, сколько в кают-компании стало свободных мест, подсказал официанту, что, пожалуй, герр Фрейтаг мог бы теперь получить отдельный столик. Официант с радостью сообщил герру Левенталю, что герр Фрейтаг уже и сам об этом подумал и соответствующие распоряжения уже сделаны. Уильям Дэнни встал с постели и, не спросясь доктора Шумана, снял с головы повязку; доктор поспешил снова перебинтовать его, но разрешил выходить к столу. Одно непрестанно жгло Уильяма Дэнни: досада, что Пасторе все сошло с рук (сошло, и хоть бы что!), а ведь она его чуть не убила.

— Такие вот мелкие ранения головы — штука очень коварная, — сказал доктор Шуман. — Вы думаете, почему я вам ввел сыворотку против столбняка? Так что уж разрешите мне довести лечение до конца.

— Пастору эту надо было засадить в каталажку до конца жизни, — сказал Дэнни, — а сперва еще отдубасить за милую душу.

Доктор Шуман, глубоко оскорбленный неискоренимой грубостью этой хамской натуры, холодно возразил:

— Пастора ни при чем. Это была миссис Тредуэл, скромная и кроткая дама, которую вы каким-то образом умудрились вывести из себя.

Ошеломленный Дэнни только протяжно свистнул, не сразу он вновь обрел дар речи:

— Ч-черт побери! Неужто она? Откуда вы знаете?

— Мне сказал один юноша, стюард.

— Который? — допытывался Дэнни, он даже сел на постели.

— Этого я вам сказать не могу. Случай этот уже в прошлом, и вам следует вписать его в актив своего жизненного опыта. До свидания, до завтра.

Он закрыл свой черный саквояж и вышел, ощущая приятную смесь злорадства и высокого нравственного удовлетворения: в кои-то веки справедливость восторжествовала, и хоть избрала она для этого самый окольный и, несомненно, отнюдь не похвальный путь, но доктор Шуман от души радовался ее торжеству.

Корабль проходил мимо острова Уайт, и Дженни как зачарованная смотрела на сказочный замок, что поднялся среди кудрявых рощ на изумрудно-зеленом лугу; ровный ковер подстриженной травы спускался к самой воде. До берега было рукой подать, и Дженни показалось, что ее вновь обманывает обоняние, ей нередко чудились в воздухе престранные дуновения. Вот и сейчас будто потянуло свежескошенной травой и теплым запахом пасущихся коров.

— Да-да, это правда! — почти весело подтвердила Эльза. — Я мимо этого острова плыву уже в четвертый раз, и тут всегда так славно пахнет! Когда я была маленькая, я думала — наверно, так будет в раю.

Пассажиры становились все беспокойнее, и в то же время на них напала какая-то вялость; ежедневные игры и развлечения прекратились, некоторые фильмы показывали уже второй раз, и почти все, не зная, куда себя девать, слонялись по палубе, сидели в шезлонгах или по каютам, принимались укладывать и перекладывать багаж, который был под рукой, и тревожиться о вещах, погруженных в трюм. «Вера» уже миновала шлюз и вошла в узкое устье реки Везер, а Лиззи, узнав, что Рибер снова занял свое место за капитанским столом, все еще отказывалась вернуться в кают-компанию. Угнетало ее и воспоминание о том, как миссис Тредуэл вышла из каюты, словно на очередную прогулку по палубе, и так и ушла, не простясь, хоть бы сказала самое обычное «Gruss Gott», это ведь не стоит труда. Когда же Лиззи сидела на палубе в шезлонге (она велела переставить его подальше от Риберова) и Рибер семенил мимо, она закрывала глаза и притворялась спящей… ну и свинья же он все-таки, да еще эта огромная нашлепка из марли и пластыря на лысине… до чего отвратительна жизнь!

Капитан Тиле, Рибер, фрау Ритгерсдорф, профессор Гуттен с женой, фрау Шмитт и доктор Шуман за столом почти не нарушали молчания, все чувствовали: заговори они на любую тему, которая занимала бы всех, это кончится какой-нибудь неловкостью или вульгарной сплетней. И никого из них больше не интересовало, что скажут остальные; каждый замкнулся в себе, поглощен был своими заботами, только одно у них оставалось общее — всем хотелось поскорей покончить с этим плаваньем, сойти с корабля и вернуться к своей подлинной, отдельной жизни. А все же, когда они в последний раз сошлись к ужину, они выпили за здоровье друг друга, обменялись дружелюбными взглядами, и профессор Гуттен с чувством произнес: