Степан Калита - Сполохи детства

— Ладно, — ответил я. — Зайду как-нибудь.

Но так и не зашел. Я понял, что моя детская влюбленность в девочку с голубыми глазами развеялась навсегда, и уже никогда не вернется.

Времени не существует, когда блуждаешь по памяти. Вот я — маленький мальчик, сидящий на скамейке, подпер кулачком щеку, и размышляю о том, что мир несправедлив. Ведь у Кольки Сапрыкина есть велосипед. А у меня даже самоката нет. Потому что у родителей вечно нет денег. И в то же самое время я сижу на уроке географии, и оттачиваю остроумие, потешаясь над Ромой Ивановым. Он не знает ничего. То есть совсем ничего. Он туп, как животное. Не может даже показать Америку на карте. Учительница меня обожает, часто говорит: «Учитесь, как надо шутить, у Степы. Надо острить, друзья мои. А не ослить, как некоторые из вас». Вот я паркую первую машину возле торгового павильона, чтобы похвастаться перед товарищем, что купил себе не какую-нибудь колымагу, а настоящую BMW. Вот я сижу в Центральном парке на Манхэттене, и прикидываю, что делать — ведь у меня нет ни денег, ни грин-карты — а в Россию мне путь заказан. И вот я же с бультерьером Ларсом иду в настоящем по спальному району, где когда-то жил.

У Ларса — удивительный характер. Он гораздо круче меня. Он стойко переносит тяготы и лишения собачьей жизни. Никогда не попросит еды, пока я сам не решу, что пора насыпать корм. Никогда не будет скулить, даже если ему очень надо на улицу — встанет у двери, и будет стоять, склонив морду. И никогда не предаст хозяина. Более преданную собаку сложно представить… Чужих Ларс не жалует. Относится к ним настороженно. Если приходят гости, старается лечь между ними и мной — оберегает хозяина от возможного нападения. Агрессию никогда не проявляет, поскольку обладает устойчивой психикой, но всегда настороже — его невозможно застать врасплох…

Мы перешли дорогу и идем к кинотеатру. Здесь во времена моего детства проходили дискотеки. Банду Рыжего танцы не интересовали. Но на дискотеки они приходили всегда. Любимое место для жестоких развлечений и расправ. Здесь они регулярно кого-то били. А через некоторое время, обнаглев от безнаказанности — и резали. На них боялись донести. Потому что они жестоко мстили всякому, кто готов был им противостоять. Одной смелости порой недостаточно — должно быть достаточно глупости, чтобы пойти против бандитов — потому что, взрослея, они все больше превращались в абсолютных отморозков. При этом, хоть и пили, и курили, но весьма активно занимались спортом. Во дворе возле школы стояли брусья и турник. Все видели, как Рыжий подтягивается не меньше двадцати раз. И делает снова и снова подъем переворот, демонстрируя, что силы у него хватает. Чужих на спортивные снаряды они не пускали. Делали исключение для пары-тройки ребят, которых знали с детства. Да еще для «старшаков». Так звали двух приблатненных мужиков, тусующихся с пацанами. Пацаны к ним тянулись — а те рассказывали байки из своей жизни, исполненные воровской романтики и блатного фольклора…

— Ой, — вскрикивает бабка. — Что ж ты такую страшную собаку завел?!

Я привык к такой реакции. Ларс даже носом не ведет в сторону бабки. Мы идем дальше.

— Я передачу по телевизору видела, — кричит она вслед, обращаясь не к нам, а к другим случайным прохожих, — всех таких собак надо усыпить…

У Ларса хватает ума и благородства не обращать внимания на лающих людей и животных. Сам он никогда не брешет. Так и не научился. Да ему и ни к чему.

Некоторые стереотипы в сознании человек изживает. Другие остаются с ним на всю жизнь. Помню, как в средней группе детского сада я гордился, что родился в советской стране. И с ужасом думал: что было бы, если бы я появился на свет где-нибудь в Америке? Такой кошмар и представить было невозможно. Страшнее всего было фантазировать, что я родился негром, и меня угнетают проклятые капиталисты.

Мишку Харина, хулигана из хулиганов, я как-то спросил:

— А что, Мишка, ты рад, что ты негром не родился?

Он счел это очень обидным. И, склонив голову, изо всех сил боднул меня в живот…

Вечером я решил пожаловаться маме.

— Мама, — сказал я, — меня Мишка Харин толкнул.

— А ты что сделал? — спросила мама. Она не была сторонницей непротивления злу насилием. И считала, что надо давать сдачи во всех случаях.

— А я упал, — ответил я печально.

Маму мой ответ почему-то очень насмешил.

— В следующий раз, — сказала она, — толкни и ты его. И посильнее. Ты упал. А он пусть улетит.