Елена Сафронова - Жители ноосферы

— Папа, ставай, посли в парк!

Оксана шмыгнула носом.

— Видишь, Павлуша, горе-то какое…

— А зачем ты… ребенку его?.. — удивился Пашка.

— А как же? — удивилась, в свою очередь, Оксана. — Отец ведь! Пусть простится…

Пашка застрял в дверях. Глаза его заметались — изголовье гроба, Оксана с дитем, сложенные на животе руки Серенького… Что-то было в этой сцене, посланное специально Павлу Грибову, дабы он понял!..

Но прошло много тягомотных похоронных минут, и только приехав на кладбище, пройдя со всей процессией вместе до свежего раскопа, проследив, как опускают в яму закрытый гроб, а Оксана тетешкает сына, Пашка сообразил. Внутренний голос нашептал ему: «Нет, весь я не умру!». И Пашка облегченно выдохнул: Серенький не умер весь, потому что от него на земле остался вот этот карапуз, теребящий мамку в жажде откушать мороженого и покататься на лошадке, а не слушать плохую музыку медных труб!

Инстинкт продолжения рода есть вечное человеческое противоборство смерти!

Безумно циничные штучки выкидывает иной раз житуха. Прямо на Серенькиных поминках Пашка ощутил такой мощный призыв плоти, что вынужден был метнуться в туалет и там долго боролся со своим упрямцем, который нашел время…

С того печального дня Пашкиным истовым хобби стали любовные похождения. Ложась в постель (прислоняя девицу к стенке, усаживая ее на себя, задирая ей юбку сзади, ибо фантазией обладал безмерной) с очередной, Пашка никогда не прибегал к презервативу. Потаенной и жгучей мечтой его было, чтобы какая-то из множества женщин, испытавших крепость Пашкиной физической любви, понесла ее последствия дальше в этот несовершенный мир, чтобы не умер на Земле весь Павел Грибов! Лишь бы какая-то из них забеременела, а там — хоть трава не расти!..

Когда Пашке вручили диплом Литературного института, он похвалился «корочками» родителям. Мама, противу его честолюбивых ожиданий, заплакала. То, что сын стал дипломированным поэтом (хотя в документе стояло нейтральное «филолог»), расстраивало женщину больше всего, и она породила единственный в своей жизни каламбур:

— Ты, Паша, не филолог, ты — фил-олух!

За это Грибов мать зауважал.

— Как ты с этим дипломом будешь себе на хлеб зарабатывать? — сетовала мать.

Дело было в середине девяностых, голодные и жестокие времена, как на стадо волки, шли на прежде благополучную семью. Не только родители-пенсионеры, но и старшие братья с «человеческими» профессиями не могли обеспечить себе уверенность в завтрашнем дне.

— Как-нибудь, — сказал Пашка. — Бог даст день, бог даст пищу.

Это он заявил ради красного словца. Грибов был воинствующим атеистом. Он не верил, что Бог, буде он существует воплощением справедливости и мудрости, как о нем говорят, мог бы допустить такое, что сотворили некогда с рабом Его Павлом… Другая религия осенила Пашкину мятущуюся душу. В этом помог институт. Слушая курс лекций по русской философии, он обычно развлекался, сочиняя наперегонки с товарищами буриме с названиями философских концепций. Но однажды из хаоса мертвых, далеких от Пашкиной системы ценности понятий выплыло имя «Владимир Иванович Вернадский», а далее — округлое и веское слово «ноосфера». И когда оно коснулось жезлом Пашкиного крутого лба, он выключился из эстетских игрищ и забав своих приятелей — весь обратился в слух. Пашка, точно робот, записал дословно все, что говорил преподаватель.

Теперь он доподлинно знал, что написано на вратах, которые никак не открываются его домогательствам. Он даже знал, отчего они не спешат принять блудного сына ноосферы, — в неравной битве с силами тьмы безразумья Пашка растерял слишком много высших знаний и навыков. Их предстоит собирать по крупицам… Чтобы единожды ударить по вратам ноосферы не кулаком, а словом, ясности и звучности неземной — и вступить победителем в божественные кущи!

Стало быть, предаться поэзии и ничему кроме… Не считая усилий по телесному продлению рода.

Литературным трудом Пашка не заработал бы не только на оплату квартиры, но и на смену белья. Работу «литературных негров» — писать в команде наемников выходящую под чужим именем коммерческую прозу — он искренне презирал. Каждая халтура отдаляла момент его вступления в ноосферу. Периодические публикации в толстых журналах да ведение каких ни то семинаров (занятия, с точки зрения ноосферы, почтенные) приносили доходы, очень удобные, чтобы прокутить их за один вечер с приятелями и приятельницами в любимой круглосуточной блинной на Таганке. О, это заведение, наследие неискоренимых семидесятых, Мекка поэтических душ! Там выпивали, курили и читали стихи ночи напролет, а буфетчица и кассирша в условно-белых халатах и «приписанный» милиционер были на ты с завсегдатаями. Это место Пашка обожал столь же самоотверженно, как и вычурно захламленную квартиру в Марьиной Роще. И проводил в нем вторую (а может, и первую!) часть жизни.