Захар Оскотский - Зимний скорый

— Мне, п-понимаешь, не всякий годится. Раз я в обком на отраслевой отдел иду, мне н-на предприятиях нужны свои люди. А уж на собственном бывшем — обязательно. Чтоб было на кого оп-переться.

— Посоветоваться со мной решил? — Григорьев притворился удивленным.

Сашка вздохнул:

— Ты д-дурочку-то не валяй. Всё понял уже. Я т-тебя хочу подготовить.

Повисло напряженное молчание.

— Спасибо за доверие, — осторожно сказал Григорьев. — Только вот, какой с меня профсоюзник?

Сашка досадливо махнул рукой:

— Профсоюзниками н-не рождаются! А я тебе ход наверх открываю. Тебе уж сколько лет, тридцать пять? Что ж ты хочешь, до пенсии ведущим инженером п-просидеть?

— Ну и просижу.

— Тьфу! — Сашка начал сердиться. — Еще писатель называется! Писатель должен психологию п-понимать.

— Что-то меня в последнее время все, кому не лень, психологии учат.

— Чего там учить, — вскипел Сашка, — проще простого! Вот, Фрейд был дурак, он всё из секса н-накручивал. Глупость же, бабы все одинаковы. У одной п-пошире, у другой п-поуже, вся разница! Нет, секс — ч-чепуха. Суть психологии — человеку расти необходимо! И я тебе, может, п-последний шанс даю.

Сашка вынул из ящика стола какие-то бумаги:

— Я т-твое личное дело смотрел. Есть плюсы, есть минусы. Русский, из рабочей семьи, отец фронтовик, у самого изобретений больше д-десятка, хорошо. Разведенный — плохо, но еще полбеды. А вот, б-беспартийный… — Сашка задумался. — Беспартийному на мое место нельзя, а в партию у инженеров очередь. Их по одному на пять рабочих принимают, люди п-по десять лет стоят. Но мы тебя протолкнем! Зацепка есть: был членом к-комитета комсомола.

Григорьев молчал. Сашка поразмыслил еще немного и хлопнул ладонью по своим бумагам:

— Значит, так! Пойдешь в вечерний университет м-марксизма-ленинизма на профсоюзный факультет и одновременно — пишешь заявление в партию.

— Какой вечерний университет? Я половину времени в командировках.

Сашка недоуменно уставился на него:

— Что, ты экзамен там не сдашь? Сдашь к-как миленький. Вот и будешь через год — с профсоюзным дипломом и к-кандидат партии.

— Да не хочу я.

— Не дури! — Сашка наклонился к нему через стол: — Конечно, к профсоюзам у нас, б-бывает, свысока относятся. Не тот, мол, размах, что в партийных органах. А я тебе скажу: п-по партийной линии сам бы не пошел. — Он доверительно понизил голос: — Вот, смотри, Андропов из КГБ в секретари це-цека перепрыгнул. Значит, после смерти Брежнева генсеком станет. Представляешь, к-какая в партийной системе чистка пойдет? — На сашкином лице отразился восторженный ужас: — Нет, профсоюзы — это з-золотая середина!

— Сашка, я не хочу.

— Да ведь в треугольник войдешь, право подписи наравне с директором! Ну что ты лыбишься?

— Не хочу я, отпусти меня.

— Вот черт упрямый! Ну как тебя п-пронять, чтоб ты счастье свое понял?.. Хорошо, писатель: сколько рассказов у тебя вышло? Всего три, ага. Футболят из редакций? И будут футболить, п-потому что инженеров пишущих сейчас, к-как собак нерезаных. А представь, явишься ты со своими рукописями в редакцию и так н-небрежненько представишься: председатель профкома научно-производственного объединения!.. Ну чего ты ржешь?!

— Пойду я, Сашка, всё, закрыли тему.

Сашка Линник сердито посмотрел на него:

— Дурень ты! Подожди. Еще п-пожалеешь.

Век уходит, уходит. Никак здесь не даются три строки, ладно, отложим их, а дальше — вот это:

Стихи складывались на улице, на ходу. Надо же было чем-то занять не терпящий бездействия мозг.

У кого-то из американских фантастов есть рассказ про Силикоида — громадное каменное существо. Этот Силикоид коротал свое бессмертие тем, что веками напряженно решал математические задачи или обдумывал философские вопросы. И был в это время с виду обычной скалой. Но стоило ему разделаться с очередной проблемой, как он приходил в движение, сотрясая всё вокруг, ловил оказавшегося поблизости человека и, угрожая раздавить, требовал, чтобы тот дал ему новую пищу для размышления.

Григорьев не владел каменным бессмертием, и в редкие свободные минуты сочинял стихи. Для них не нужно было, как для прозы, тишины и письменного стола с ворохом черновиков. Они рождались — строчка за строчкой — прямо в уличном шуме, в такт шагам.