Захар Оскотский - Зимний скорый

— Э! — остановил их лейтенант и грозно указал на тугой григорьевский портфель: — Вина — нет?

Испуганно, по-детски, колотнулось сердце, но предельно честным голосом ответил:

— Не-ет, нет.

Вина, действительно, не было: в портфеле, завернутые в штаны и в рубашку тренировочного костюма, — чтобы не звякали и для маскировки, — лежали две бутылки «старки».

— Ну идите, — разрешил лейтенант. — Только недолго! — Он подумал: — Сорок минут вам!

На площадке перед лестницей красовался фанерный щит, увенчанный золочеными резными буквами: «ОБЯЗАТЕЛЬСТВА». На щите были наколоты ватманские листы с текстом, исполненным разноцветной тушью и почему-то в церковно-славянском стиле. Явно димкина работа.

Как ни спешили, Григорьев задержался у щита.

— Смотри как у них, — сказал он Марику, — не «социалистические обязательства», а просто «обязательства рабочих и служащих спецкомендатуры».

— Пошли, — торопил Марик, — пошли!

Григорьев успел пробежать только первое обязательство: «В честь 110-й годовщины со дня рождения В. И. Ленина завершить строительство кормохранилища в совхозе "Тельмановец" к 15 апреля 1980 г.»

Зато у висевшей дальше «Доски позора» остановился даже Марик. Она пародировала заводские доски почета: вместо фотографий передовиков красовались карикатурные портреты провинившихся. Под каждым — краткий текст (черной тушью, готическим шрифтом), кто что натворил. Провинности были незатейливые. В основном, пьянство на работе.

Григорьеву приглянулся портретик «рабочего стройбригады Каталкина»: треугольная красная физиономия с острым подбородочком и круглым сливовым носом, вся в складках морщинок. В них прятались хитрые узенькие глазки и кривоватый ухмыляющийся рот.

— Димка рисовал, — сказал Марик.

На лестнице и в коридорах было темно и грязновато. Тянуло вонью кислой капусты с кухни, резью хлорки из уборных. Из комнат, мимо которых они проходили, доносились матерная брань и смех, щелканье доминошных костяшек, музыка из включенных на полную громкость репродукторов.

— Ну и тюрьма! — шепнул Григорьев Марику.

Несколько раз попались навстречу здешние обитатели — испитые, невзрачного вида мужичонки. Они мгновенно прижимались к стенам, уступая дорогу. Только быстрые взгляды их, словно пощипывая, пробегали по Марику и Григорьеву с головы до пят, особенно цепко впивались в портфели.

Нашли семьдесят первый номер. Григорьев постучал. В ответ донеслось неразборчивое, он открыл дверь — и замер на пороге…

В квадратной комнатке вдоль стен стояли три койки буквой «П». И с той, что находилась как раз напротив двери, медленно поднимался навстречу им — Димка. Поднимался с какой-то смущенной улыбкой. Сразу бросилось в глаза, как он похудел и побледнел. Григорьев ожидал увидеть его коротко остриженным, однако волосы у Димки отросли, напротив, длинней обыкновенного (здесь, как видно, постричься было непросто).

— Привет, — тихо выговорил Димка. — Приехали, молодцы, спасибо.

И его заискивающий тон ударил больней всего. Каким угодно ожидали они найти Димку, только не таким — притихшим, с растерянными глазами.

На койке слева, укрывшись драным байковым одеялом в пятнах, лицом к стене храпел второй обитатель. Видна была только его веснушчатая лысина, обрамленная рыжим пухом. Третий сосед отсутствовал.

В комнатке не было никакой мебели, даже тумбочек. На железных спинках коек висели брюки, рубашки, носки. А стол заменяли расстеленные на полу газеты, запорошенные табачным пеплом и заляпанные рыжими пятнами томатного соуса из консервных банок. Сами вскрытые банки, набитые окурками, валялись и на этих газетах, и на подоконнике. Бил в нос кислый дух застоялого табачного дыма, несвежего белья, протухших остатков пищи.

Димка вдруг засуетился, заговорил быстрым шепотом:

— Пойдемте, я вас отведу. Там посидим.

Они спустились за ним по лестнице на второй этаж и пошли по слабо освещенному коридору. Навстречу попался подвыпивший парень. Вытаращился:

— Эй, художник! Это что — к нам еще художников прислали?

— Ага! — на ходу быстро ответил Димка.

— Художник, т-твою мать!! — крикнул им вслед пьяный. — Куда пошел?!

Григорьеву показалось, что Димка согнулся и прибавил шаг.

Наконец, остановились. Димка отомкнул ключом какую-то дверь, вошел и зажег свет. Ослепила мощная лампа без абажура, низко висевшая на шнуре.

— Вот, красный уголок, — сказал Димка. — Мне тут мастерскую разрешили устроить.