Кейт Аткинсон - Музей моих тайн

Фрэнк далеко не сразу понял, что случилось. Его убили — наверно, тогда, когда он потерял Джека из виду. Скорее всего, его снял снайпер. И теперь он не участвует в наступлении на фронте, а странствует в аду, и именно так выглядит ад для Фрэнка — он осужден вечно идти по ничьей земле в сторону окопов противника.

Но пока Фрэнк пытался уложить в голове эту мысль, у него подвернулась нога, и вот он уже полуехал, полупадал по глинистому откосу в яму, держа винтовку над головой и крича во все горло, потому что это была адская пропасть, наверняка бездонная.

Но тут падение и скольжение прекратились, и Фрэнк перестал кричать и понял, что он в гигантской воронке от снаряда, где-то на двух третях глубины. Ниже была густая грязно-бурая вода, и в этой воде лежал труп лицом вниз. Вокруг трупа медленно, лениво нарезала круги крыса, и Фрэнк вдруг вспомнил, как они с Альбертом сами научились плавать в один удушливо жаркий день. Это было много лет назад, но сейчас казалось, что вообще в другой жизни. Они пошли в Клифтон-Ингс, и река Уз в том месте была как раз такого цвета, как вода в воронке. Джек тогда болел краснухой, поэтому они были вдвоем. Фрэнк закрыл глаза, втиснулся в мягкую грязь склона воронки и решил, что прошлое — самое безопасное сейчас место.

Он сосредотачивался изо всех сил и наконец ощутил солнце своего детства худыми плечами девятилетнего мальчика, погрузился в запах купыря и боярышника по берегам Уза. Теперь он чувствовал воду, какая она бывает, когда окунаешься первый раз, — удар холода и странное ощущение от того, что донный ил продавливается меж пальцев ног. И шершавость пеньковой веревки, которой они по очереди обвязывали друг друга — один плескался в реке, а другой стоял на страже, готовый вытащить приятеля, едва тот начнет тонуть. И раскидистую иву в серебристо-зеленой листве, что стелилась в воде, как девичьи волосы.

Фрэнк пробыл в воронке несколько часов и полностью воспроизвел в памяти тот первый, совместный с Альбертом урок плавания, до самого конца дня, когда оба уже могли доплыть почти до середины реки. Усталые, но торжествующие, они легли на твердую сухую землю под ивой и лежали, пока вода не испарилась с кожи. Фрэнк вспомнил, что у него в кармане куртки провизия (тогда еще жива была мать), и они сели и съели сплющенные квадратики хлеба с вареньем. Закончив есть, Альберт повернул к Фрэнку измазанное вареньем лицо и сказал:

— Хороший денек выдался, а, Фрэнк?

Фрэнку показалось, что он уснул и проснулся, поскольку пушечный туман вдруг рассеялся и небо стало голубым. Наверху на краю воронки стоял Альберт, смеющийся, улыбающийся, и первое, что пришло Фрэнку в голову, — как похож Альберт на ангела, даже одетый в хаки и с кудрями, убранными под фуражку. На золотистой щеке виднелась тонкая черточка крови и грязи, а глаза голубели, как небо над головой, — голубее, чем незабудки на сервизе в гостиной дома на Лоутер-стрит.

Фрэнк хотел сказать Альберту что-нибудь, но не мог выдавить из себя ни слова. Оказывается, когда ты мертвый, это очень похоже на сон, в котором не можешь ни двинуться, ни крикнуть. Потом Альберт поднял руку, словно прощаясь, повернулся и исчез за горизонтом — краем воронки. Когда Альберт пропал из виду, Фрэнка охватило ужасное отчаяние, словно от него оторвали кусок, и он задрожал от холода. Через некоторое время он решил, что лучше всего будет пойти и отыскать Альберта, кое-как выбрался из воронки и пошел в ту сторону, где скрылся Альберт. Когда он притащился на перевязочный пункт и объявил санитарке, что мертв, она только сказала: «Ну, тогда посидите вон там в углу рядом с лейтенантом», и Фрэнк пошел к стене из мешков с песком, к которой прислонился офицер на костылях, глядя в никуда одним глазом — второй был закрыт повязкой. Фрэнк сунул руку в карман и, к своему изумлению, обнаружил, что у него еще есть табак, так что сделал две самокрутки и дал одну лейтенанту. Фрэнк помог лейтенанту закурить (тот никак не мог приноровиться с одним глазом), и оба покойника стояли молча, с головокружительным удовольствием вдыхая табачный дым, а над ними угасал свет первого дня битвы на Сомме.

Лилиан продавала билеты в трамвае посреди Блоссом-стрит, когда вдруг холодный озноб пробежал по всему ее телу, несмотря на жаркий день. Не задумываясь, она стянула через голову машинку для продажи билетов, положила на сиденье, дернула звонок и сошла с трамвая, к изумлению пассажиров. Она прошла по Блоссом-стрит и Миклгейт. Перешла на бег еще до моста через Уз, и уже неслась, как будто за ней гонятся ожившие мертвецы, когда наконец свернула на Лоутер-стрит и увидела Нелл, которая сидела и ждала ее на крыльце. Лилиан растеряла все шпильки из волос, и на блузке у нее были огромные пятна пота. Она повисла на деревянной калитке, держась за вздымающиеся бока и хватая ртом воздух, но Нелл сидела не двигаясь, прислонившись к столбику крыльца и подставляя лицо лучам солнца. Она не бежала домой — просто вышла из пыльного душного подвала, где они целый день напролет сшивали раскроенное обмундирование, и медленно пошла по Монкгейт, будто на воскресной прогулке. В дом сестры попасть не могли, потому что Рейчел вышла за покупками, а про ключ обе забыли, и с минуту они лишь глядели друг на друга, изумленные силой своего инстинктивного стремления домой.