Кейт Аткинсон - Музей моих тайн

— Он пишет, что соскучился по домашней еде и что уже немного освоил военный язык, — читала Лилиан вслух для Рейчел, потому что Рейчел он не написал ни строчки, хоть она и рассказывала направо и налево, что ее «сын» ушел на фронт одним из первых в районе Гровз; Лилиан и Нелл этому очень удивлялись, потому что Рейчел недолюбливала всех своих приемных детей, но Альберта не любила сильнее всех.

Нелл, конечно, получала письма от Джека, не такие бодрые, как от Альберта, и не такие длинные; правду сказать, Джек был не ахти какой писатель и обычно ограничивался фразой «Я думаю о тебе, спасибо, что ты мне пишешь», крупным корявым почерком. Девушки даже от Фрэнка получали письма, что было вполне естественно. «Ему же вовсе некому больше писать, кроме нас», — сказала Нелл. Его письма были самые лучшие, потому что он рассказывал смешные маленькие подробности о своих однополчанах и их ежедневном распорядке, так что девушки даже иногда смеялись, разбирая его забавные угловатые каракули. Как ни странно, никто из троих — ни Фрэнк, ни Джек, ни Альберт — не писал собственно о войне; битвы и стычки словно происходили отдельно от них, сами собой.

— Битва за Ипр уже кончилась, и мы все очень рады, — загадочно выразился Альберт.

Нелл и Лилиан тратили много времени на ответные письма: каждый вечер они садились в гостиной, под лампой в абажуре с бисерной бахромой, и либо вязали одеяла для бельгийских беженцев, либо писали письма на особой, специально купленной сиреневой бумаге. У Лилиан появилось непонятное пристрастие к почтовым открыткам с меланхоличными сюжетами. Она покупала их целыми наборами (под названиями вроде «Прощальный поцелуй») и посылала без разбору всем троим солдатам, так что в итоге ни у кого из них не оказалось ни одного полного комплекта. А еще надо было слать посылки — с мятными леденцами, вязаными шерстяными шарфами и 101/2-пенсовыми жестянками антисептического порошка для ног, который покупали у Ковердейла на Парламент-стрит. А по воскресеньям они часто ходили пешком до самой Лимен-роуд, чтобы поглазеть на концентрационный лагерь для иностранцев. Лилиан очень жалела заключенных в лагере и потому брала с собой яблоки и швыряла их через забор. «Они точно такие же люди, как мы», — сочувственно говорила она. Нелл решила, что Лилиан, видимо, права, поскольку одним из заключенных в лагере был Макс Брешнер, их мясник с Хаксби-роуд. Странно было, что они носят яблоки врагам, которые пытаются убить их собственного брата, но Макс Брешнер, которому было все шестьдесят и который не мог пройти нескольких шагов без одышки, не очень-то походил на врага.

Первым из всех их знакомых пришел на побывку с фронта Билл Монро, житель Эмеральд-стрит. За ним — парень с Парк-Гров-стрит и другой с Элдон-террас. Это казалось очень нечестным, потому что Альберт ушел на фронт самым первым. Однажды поднялся шум: Билл Монро отказался возвращаться на фронт, когда вышел его отпуск, и за ним послали военную полицию. Его мать подперла парадную дверь ручкой от метлы, и военной полиции пришлось убрать даму с дороги — они просто вдвоем подняли ее под локти и отнесли в сторону. Нелл, которая в это время как раз шла с работы по Эмеральд-стрит, вспомнила сцену на похоронах Перси.

И тут же испытала второе потрясение при виде полицейского — из обычной, не военной полиции. Ей вдруг показалось, что это Перси. На краткий нелепый миг она испугалась, что он сейчас подойдет к ней и спросит, почему у нее на руке колечко с жемчугом и гранатами, а не другое, с сапфировой крошкой, которое подарил ей он. То кольцо теперь лежало, завернутое в папиросную бумагу, в дальнем углу ящика комода.

Билла Монро в конце концов уволокли, и Нелл не стала задерживаться. Ей было стыдно за него, потому что она увидела страх у него на лице и думала теперь, как отвратительно быть таким трусом. И как непатриотично. Ее очень удивило, что к миссис Монро, которая все еще ярилась, орала и плакала у себя на крыльце, пришло так много женщин — сказать ей, что она поступила совершенно правильно.

Фрэнк пришел на побывку после второй битвы за Ипр: он лежал в госпитале в Саутпорте с заражением крови из-за раны на ноге, и ему дали несколько дней отпуска перед отправкой на фронт. Очень странно — до войны они его едва знали, а теперь он казался старым другом. Когда он постучал в заднюю дверь, Лилиан и Нелл бросились его обнимать, а потом заставили выпить с ними чаю. Нелл побежала и достала селедку, Лилиан стала резать хлеб, и даже Рейчел спросила, как Фрэнк поживает. Но когда они расселись вокруг стола и стали пить чай из лучшего сервиза — с золотыми каемочками и голубыми незабудочками, — Фрэнк обнаружил, что не может выдавить из себя ни слова. Он хотел рассказать им кучу всего о войне, но, к своему удивлению, понял, что аккуратные треугольнички хлеба с вареньем и хорошенькие голубые незабудочки сервиза каким-то образом мешают ему говорить о «траншейной стопе» и крысах, а тем более о множестве разных способов умирания, которые ему довелось наблюдать. Запаху смерти явно нечего было делать в гостиной на Лоутер-стрит, с белоснежной скатертью на столе и лампой под абажуром с бисерной бахромой, в обществе двух сестер с такими прекрасными, мягкими волосами, в которые Фрэнку безумно хотелось зарыться лицом. Он думал все это, жуя бутерброд и отчаянно ища темы для разговора, и наконец нервно сглотнул среди всех этих золотых каемок и незабудок и сказал: