Лариса Кравченко - Земля за холмом

Петя приехал в институт с периферии. Петя упорный и старательный, как все периферийные ребята. На столе у Пети в корзинке — свежие сводки ТАСС и вырезки из «Правды» и «Комсомолки». Можно сказать — весь мир лежит на столе у Пети Гусева, и все-таки отделенный от Харбина, словно стеклянной стенкой. Мир, в котором все что-то меняется постоянно, кипит и плавится, а в Харбин только брызги долетают.

Совсем близко, в сутках езды, идет война в Корее. И когда американские самолеты залетают к пограничным китайским городам, в Харбине пробует голос забытый гудок противовоздушной обороны. Но это бывает редко и не принимается Лёлькой как реальная опасность. Лето в городе. Шоколадные «айскеки» на палочках продают на улицах, Сунгари лежит в золотых пляжах, только загорать некогда — дипломный проект!

Но в Харбин из Кореи вернулись, уезжавшие туда на работу, энкомовские ребята, и у одного так и осталось лицо в шрамах, обожженное напалмом после бомбежки Пхеньяна… Идут мимо Лёлькиного дома через знаменитую погрузочную платформу эшелоны с китайскими добровольцами (синие курточки летом, синие стеганки зимой).

С этими добровольцами Лёлька влипла в служебную неприятность. Она написала заметку о помощи китайцев корейскому фронту, и как-то слова там у нее стояли не в том порядке, и получилось — уже не добровольцы, а вообще Китай воюет…

— Поздравляю вас с первой политической ошибкой, — сказал ей утром Чен-маленький, едва она кинула плащ на вешалку.

Ким-большой и Чен-маленький — корейские друзья. Они сидят за соседним столом в редакции и выпускают книжки на русском языке — «Корея сражается», стихи без рифмы корейских поэтов — гневные и возвышенные строчки. Юрка правит для Чена переводы о фронтовых героях и курит с Кимом в коридоре.

Собственно говоря, в одной комнате с Лёлькой — корейская война, и все-таки воспринимается она через материалы ТАСС — словно это так далеко, что ее лично не касается, хотя рукой подать до пограничной реки Ялуцзян… Беспечность возраста или от бабушки перешедшая подсознательная уверенность, что с Харбином никогда ничего не случится? Слишком долго, наверно, жили русские в этой чужой Азии и привыкли, что вечно воюет она между собой: Гоминдан — с Мао Цзедуном, северные корейцы — с южными. (В ранней юности, в двадцатых годах, когда Лёлькин папа работал на линии на паровозе, на перегоне между Ханьдаохэцзы и Муданьцзяном, он подвозил «на попутных» солдат генерала Чжан Цзолина, а между Муданьцзяном и Мадаоши — генерала У Пейфу — они как раз воевали там в то время. Остановят состав, залезут на крыши и едут, еще и спасибо скажут и те и другие! Папе не все ли равно?)

Редактор отругал Лёльку за узость политического кругозора — и поделом! Лёлька страдала, что у нее ничего не получается, как трудно — работать в газете, тем более что в мире все быстро меняется, не уследишь и не сообразишь!

В мире идет Борьба за Мир. И собираются подписи под Стокгольмским воззванием. Поджигатель войны — Америка. А теперь американцы пытаются применять в Корее бактериологическое оружие, японцами придуманное во времена их власти в Маньчжурии. Опять выплыл на страницы истории, вернее — газет, памятный, страшный разъезд Пинфан под Харбином — отряд № 731. (Боба забрел туда случайно в году сорок восьмом, когда собирал на соседнем китайском кладбище свои черепки. Там еще стояли пустые полуразрушенные здания, внутри выложенные белым кафелем. Все травой заросло, только крыс было видимо-невидимо — потомство тех самых, зараженных. Боба говорил, что долго потом боялся, как бы не заболеть какой-нибудь чумой, но все обошлось).

— Ты была уже на выставке? — спросил Лёльку Петя Гусев. — Вот можно сделать статью о бдительности! (Выставка в городском парке Чжаолина материалов разоблаченной американо-шпионской группы.)

Лёлька на выставку не попала, хотя и пыталась — народу там от самых ворот: толпа — немыслимо! А Петя прошел — от газеты — и все видел: длинный барак из циновок и внутри — фотографии и столы, где хранились разведданные, запчасти к радиоприемникам. Кто мог подумать — такое в их городе!

Петя сидел за столом редактора и ожесточенно шарил по ящикам запропастившееся старое клише, которое он снова собирался тиснуть в номер. А Лёлька сидела напротив за столом с очередной своей, мучительно застрявшей, статьей. Жара была тяжкая — пальцы прилипали к машинке, и мозги таяли, как «айскеки». Улица гудела прямо под окнами, ослепительная летняя улица. Лёлька завесила стекла от солнца старыми пожелтевшими газетами — невозможно работать!