Джули Пауэлл: Джули & Джулия. Готовим счастье по рецепту

Полагаю, смысл этих рассказов сводился к тому, чтобы продемонстрировать мое превосходное, не по годам раннее интеллектуальное развитие. А поскольку я одинаково плохо проявила себя и в области балета, и в попытке исполнять чечетку, а на уроках физкультуры всегда последней взбиралась по канату и вообще была девочкой совсем не миниатюрной, не обаятельной и вдобавок носила совиные очки в красной оправе, любая похвала была мне в радость. В связи с этим я стала больше читать, напрашиваясь таким образом на похвалы, — и вот вам утонченная интеллектуалка.

Для поддержания репутации книжного червя я взялась за Толстого и Стейнбека задолго до того, как начала их понимать. Но мой страшный секрет заключался в том, что мне больше нравилось чтиво, куда менее интеллектуальное. «Древний Перн», «Цветы на чердаке», «Клан пещерного медведя» [4] «Древний Перн» — роман Энн Маккефри в стиле фэнтези; «Цветы на чердаке» — первый роман из популярной детской серии Вирджинии Эндрюс, рассказывающий о четверых детях, запертых на чердаке их сумасшедшей бабушкой, и их последующем побеге; «Клан пещерного медведя» — роман Джин Ауэл о людях пещерного века. — эти книжки я прятала под матрасом, как другие коллекцию «Плейбоя». В детском лагере я выжидала, когда вожатая выйдет из своего домика, чтобы стянуть у нее пару книжечек Эндрюс, которые она прятала за коробкой с «Тампаксом». У своей мамы я умыкнула Джин Ауэл и, прежде чем она спохватилась, успела прочесть до середины, после чего маме ничего не оставалось, как только морщиться и надеяться, что в книге есть хоть какая-нибудь образовательная ценность. Но «Долину лошадей» [5] Продолжение «Клана пещерного медведя». она мне так и не дала.

Потом мне исполнилось четырнадцать, мне надоело красоваться, и я бросила читать всякую заумь, а заодно и мусолить старые журналы. Но с недозволенной литературой я не распрощалась. До сих пор помню дивное ощущение, когда я погружаюсь во что-то запретное и непонятное. Что и говорить, но читать о сексе тогда было даже интереснее, чем заниматься им сейчас! В наши дни любая четырнадцатилетняя жительница Техаса обладает исчерпывающими познаниями в области сексуального применения проколотых языков, но эта информация вряд ли волнует ее так же сильно, как меня в свое время волновали описания сексуальных утех неандертальцев.

Но знаете, о чем не имеют ни малейшего представления эти четырнадцатилетние жительницы Техаса? О французской кухне.

Весной две тысячи второго за пару недель до того, как мне исполнилось двадцать девять, я отправилась в Техас навестить родителей. Вообще-то, это Эрик меня туда выпроводил.

— Тебе надо ехать, — сказал он тогда.

Кухонный ящик, который сломался через две недели после переезда и который мы так толком и не починили, снова вывалился из пазов, рассыпав по всему полу дешевые столовые приборы. Я плакала, взирая на поблескивающие под ногами вилки и ножи. Эрик держал меня в объятиях, больше похожих на борцовский захват, — он всегда так делает, когда на самом деле ему хочется врезать мне как следует.

— А ты поедешь со мной? — спросила я, разглядывая пятно от соплей, которое сама же посадила на его рубашку.

— Работы слишком много. Да ты, думаю, и без меня справишься. Поболтаешь с мамой. Купишь новую одежду. Отоспишься.

— У меня тоже работа.

— Джули, ты временная секретарша. Какой смысл быть временной секретаршей, если нельзя даже сбежать иногда и устроить себе передышку? Ты ведь поэтому не ищешь себе нормальную работу, разве нет?

Сказать по правде, мне не нравилось задумываться о том, почему я не ищу нормальную работу. Поэтому я пропищала надтреснутым голосом:

— Поездка мне не по карману.

— Но она по карману нам. Или можем попросить твоих родителей оплатить дорогу. — Он взял меня за подбородок и приблизил свое лицо к моему. — Серьезно, Джули. Поезжай. Я тебя такую долго выносить не смогу.

И я поехала — мама оплатила билет в счет моего дня рождения. Через неделю я была уже в Остине, прилетела рано и даже успела на обед в настоящий техасский гриль-бар.

Вот именно там, когда я дожевывала сэндвич с грудинкой и окрой, меньше чем за месяц до моего двадцать девятого дня рождения, мама завела волынку «скоро тридцать».

— Господи, мам!

— Что? — Когда мама хочет заставить меня взглянуть фактам в лицо, она с подобием улыбки всегда говорит бодрым и непререкаемым тоном. Вот и сейчас. — Я только хочу сказать, посмотри на себя: ты несчастна, ты сбежала из Нью-Йорка, с Эриком у тебя непонятно что, а все ради чего? Моложе ты не становишься, преимуществами городской жизни не пользуешься, так зачем себя мучить?