Фигль-Мигль - В Бога веруем

Это все потому, что у них нет корней. Нет корней? В самом деле, нет корней? Это поразительно. А что же у них есть — тычинки, пестики, есть пестики? У кого, у стихов-то?

У него еще оставалось развлечение в виде страха. (Если бы Евгений читал Стендаля, он бы знал, что испытывать страх — занятие не менее интересное, чем испытывать наслаждение.) Он боялся печальным страхом животного, не знающего за собой вины и обреченного — или концлагерного статиста, которого не разбудит на рассвете персональный палач, — или мирного обывателя, чья жизнь никому не нужна, а смерть невыгодна; страхом тех, кого умерщвляют, как травят тараканов: без личной ненависти к какому-то определенному таракану. Без индивидуализации. И что бы ни увидели в последнее мгновение глаза умерщвляемого, в них не застынет отражение лица убийцы (было такое живописное поверье).

Так чего он все-таки боялся, если без философии? Если без философии… ну а как вы думаете? Грабителей, воров, журналистов, бандитов, государства — всех этих вымогателей в черном, цветном и белом. Тихого человечка, который придет и спросит: “откуда”. Неторопливых санитаров. Желтых обложек. Боялся блеска в глазах жены и мечтательного выражения, с которым она разглядывала мелькающие в телевизоре первые лица. Иногда боялся одежды и карманов, иногда — неизвестно чего. Города и мира.

В мире тем временем происходило, как и обычно, черт знает что. Какие-то недремлющие люди сновали, шуршали бумагой, устраивали дипломатические встречи — и другие, не менее энергичные, но, вероятно, не столь удачливые, тоже сновали, гремели оружием, устраивали уличный мордобой и взрывы. Тем и другим под ноги постоянно попадали мирные обыватели, и тогда обывателям делали больно или печально. Для их же, впрочем, блага.

Знаете, эти ваши мирные обыватели тоже хороши. Нужно быть мужественнее, нужно быть принципиальнее, нужно хотя бы раз в жизни сделать что-нибудь не для себя, а для общего дела. Ах, вы, наверное, про дух гражданственности? Вам не кажется, что мир еще кое-как стоит только потому, что об общем деле пекутся не кто попало, а специально обученные люди? Кого вы имеете в виду? Нет, что вы имеете в виду под “общим делом”? Если высшее благо обывателя — жить в свое удовольствие в благоустроенном государстве, то почему его частные радости должны оплачиваться общечеловеческими усилиями, словно обыватель — не обыватель, а тиран и особа королевской крови. Или вы полагаете, что судьбы мира соизмеримы со строительством элитника? А чем вам элитники не покатили? Даже не знаем… элитники всем хороши — пока их мало. Элита не должна плодиться с усердием насекомых, и любой снобизм обязан следить за чистотой своей крови. Иначе получится элитный поселок Говейново: волки и овцы в гостях на псарне. В нравственном, так сказать, сожитии.

Нет, но они вряд ли уживутся. Чепуха; мутируют и уживутся. Древние говорили, что бодрствующий живет в мире, общем со всеми прочими, а спящий — в своем особенном. Словно два телевизора стоят рядом: на одном экране взрыв, на другом — футбол. Разве осколки долетят до футбольного поля? Если быстро-быстро переводить взгляд от картинки к картинке — не опасно, но, в общем, завораживает. Завораживает? Что значит “завораживает”? Ну вот как московские пожары завораживали Стендаля (он ходил на них смотреть, наскучив бездействием). Или в “Бесах”, например, есть прекрасное рассуждение о веселящем впечатлении, производимом большим огнем по ночам. Старший Верховенский что говорит? Что он говорит? Я, право, не знаю, говорит он, можно ли смотреть на пожар без некоторого удовольствия. Тут ужас, тут вызов к разрушительным инстинктам, некоторое чувство личной опасности и т. д. Это мрачное ощущение почти всегда упоительно. (К вопросу обо всем, что грозит гибелью). Бедный обыватель, в него бросили бомбу. И еще бросят. И не одну.

Так, значит, страх. А вот, допустим, муки одиночества? Тяжелая мертвящая тоска, остановившееся время, остановившийся взгляд, тыры-пыры? Человек рефлектирующий, переживая подобные мучения, очень хорошо знает, каким словом их заклеймить. Кроме того, для него одиночество имманентно, он с ним свыкся, как с собственным телом. Человек обычный беззащитен перед собой, как перед неведомой болезнью; он давится тоской, не зная ее причины и названия. В таких случаях человеку призвана помогать культура, но масс-культура, обманывая, поет ему “мы вместе”, а рафинированная говорит “пошел вон”. В действительности он не нужен никому, а простой человек, чувствуя, что никому не нужен, в конце концов становится не нужным себе самому. Да, но теперь-то? Да, но это вопрос из области, “что чувствует курица, несущая золотые яйца”. А что она чувствует?