Фигль-Мигль - В Бога веруем

Такие гладкие бывают глаза, гладкий взгляд — буквально не за что уцепиться. Всю жизнь проведешь в двух шагах от подобного человека и не узнаешь, что же он о тебе думал. То, что у него были на совести предательства, козни, ложь, — это все пустяки. Но что он чувствовал, предавая, зачем лгал? Самолюбию льстит ненависть с оттенком личного, завистливая вражда, и оно теряется, видя (отказываясь видеть) до скрипа сухой, прозрачный, в вакуумной упаковке расчет. Петя плутовал без слез и гнева, без азарта, без ненависти. Если роль архонта манихейских общин можно назвать карьерой, то он сделал карьеру. Если потерю интереса к больному полоумному старику можно назвать отступничеством, то он совершил отступничество. Он никого не убил, никому не отказался подать руки, и каждый попросивший получил у него кусок хлеба. Когда ему было нужно, он умел вспоминать, но вряд ли хоть одна живая душа присутствовала постоянно в его мыслях. Он мог прощать и не прощать, по обстоятельствам, но его нёбо не распознавало вкуса обиды, и благоразумие ни разу не проиграло самолюбию. Сейчас он говорит (слова, как тренированные гимнасты, прыгают с языка без участия головы) о достигнутом, о перспективах, о предлежащих задачах. Как-то странно толкать программную речь в разгар застолья, почему он с нее не начал? Может быть, и начал, а теперь закрепляет пройденное. Говоря, он поглядывает на Лизу и — кто его знает — чувствует себя факиром, которому нужно зачаровать живущих в ней змей. Лиза сперва прислушивается внимательно, потом ей надоедает. Ее спасающийся бегством взгляд перехватывает женщина в тюрбане. “У меня есть тайна, — говорит она лукаво и застенчиво. — Хочешь, скажу?”

— Нет!

Труднее всего сохранить чью-то смешную тайну. Опасную, ужасную легко сохранить — даже постыдную, — но не смешную. Смешное причиняет такие ожоги языку, что его рано или поздно (довольно быстро) выплевывают, как уголек. А вот свое смешное мы храним надежнее всего.

Почему вы думаете, что тайна этой дамы — смешная? Какой же еще тайне быть — у такой, как вы сказали, дамы, у ее безумного серо-желтого лица, плавающей улыбки, неописуемой одежды? Мы бы, признаться, с удовольствием ее выслушали. Мы бы кивали, улыбались, поощряли вопросами. Мы бы узнали (помимо обещанного) о мужьях, любовниках, детях и племянниках, ювелирных украшениях, новом способе засолки красной рыбы, ночных страхах, мелких юмористических происшествиях, мозолях, обуви, дизайне, модных художниках — и астрологический прогноз на будущую неделю. А Лиза еще маленькая, в ней нет исследовательского интереса к людям. Она хмурится и злится.

— Мы, манихеи, доверяем друг другу, — говорит женщина с обидой.

— Я не хочу знать вашу тайну именно потому, что доверяю вам.

— Не понимаю такого доверия. Я просто хотела поделиться. Я ведь не спрашиваю о чем-то таком вас.

— О чем вы хотите меня спросить?

Посмотрите, Лизе физически тяжело разговаривать. Каждое новое обращенное к ней слово она воспринимает как летящий камень, и думает только о том, как бы от него увернуться. У нее аутизм? Да, если угодно. Или нет, скорее навык общения с ненавистными людьми, с их словами, которые зудят и липнут, словно мухи.

Петя Транс, набрехавшись, опрятно усаживается и дотрагивается до Лизы деликатным пальцем. Лиза оборачивается. “Вот так, наверное, чувствовали себя первые христиане, — говорит Транс задумчиво, мягко. — Чувствовали эту невероятную родственную близость, которая так редка среди родных по крови”.

— Здесь действительно похоже на катакомбы.

И зловонно, добавляем мы. Транс ошибся с тоном, ему следовало выбрать ярко-кислотный интеллектуальный цинизм, а не пафос в пастельных тонах. Вероятно, он думал, что в цинизме нет для Лизы ничего нового? Или интеллект у него не того качества, чтобы продуцировать кислоту? Лиза смотрит на него слишком спокойно, слишком близко такое спокойствие к презрению. Напрасно он думает, что может поправить дело тонкой (шутка, девочка, шутка) улыбкой. Вы забыли, многоуважаемый архонт, что люди уважают не точность выбора, а смелую способность до конца держаться за единожды выбранное, правильно это или нет; только смелость и упрямство вызывают уважение. Транс озирается на нас, он готов огрызнуться. “Проклятье, да разве приклеишь пафос к этому бардаку”, — думает Транс. “Раньше нужно было думать”, — думает Лиза. И все мы смотрим, как напротив нас (не бойтесь, через стол не долетит) пьяные лобзания разгораются пьяной ссорой.