Елена Катишонок - Свет в окне

…портрет которого остался в пустой квартире, откуда она съехала.

Олька сходства не видела, хотя трудно судить по фотографии. Впрочем, заметить можно было бы, ведь дед на карточке молодой, не старше тридцати.

Любимая погода, с детства любимая. В такой день сидеть на работе было невыносимо. Шеф ушел в отпуск, сотрудники тоскливо поглядывали на часы, а потом незаметно исчезали, оставляя в журнале удручающе однообразные записи: «поликлиника», «поликлиника», «поликлиника». «Ну что за народ, – покрутила головой машинистка, подхватив сумочку. – Хоть бы что-нибудь оригинальное придумали…» Расписалась в журнале и помахала Ольге рукой. Вписывая свою фамилию, Ольга увидела против фамилии машинистки запись «к врачу». Не решив, куда идти, Ольга поставила две буквы: «ПБ». Патентная библиотека.

Из автомата на углу позвонила Олегу:

– Поехали на взморье?

– Не у всех начальство в отпуске, – назидательно заметил Олег и добавил вполголоса: – Я тебя люблю.

Поехала одна, чего давно уже не делала.

Каждая станция была связана с каким-то событием самой разной протяженности. Там, за кинотеатром, находится улица Лесная. Лесная, 23 – это дача, где летом они с матерью и маленьким Лешкой жили… сколько, лет пять подряд? Однако до Лесной еще далеко, а вспомнилась она потому, что Ольга подошла к маленькому кокетливому магазинчику под вывеской «ПОСУДОХОЗЯЙСТВЕННЫЕ ТОВАРЫ». В светлой глубокой витрине стояли алюминиевые кастрюли, построенные пирамидой, и коробки со стиральными порошками. В самой нижней кастрюле можно было с комфортом вымыться.

Ольга зашла внутрь. Здесь пахло опилками, хозяйственным мылом и скипидаром. Ничего, что напоминало бы темную узкую лавчонку, в которой продавался керосин, не осталось – и слава богу.

Газа на даче не было, а топить большую плиту было нечем, да и ни к чему. На ней расстелили толстый слой газет, сверху положили клеенку и расставили керогазы: в тесноте, да не в обиде. Раз в неделю надо было ходить за керосином. Жестяной пятилитровый бидон пронзительно вонял, но с этим легко было смириться, пока он пуст, и бежать вприпрыжку. Потом приходилось стоять в керосиновой очереди, которая медленно втягивалась внутрь темной лавки. В дальнем конце стоял продавец в клеенчатом фартуке, огромный детина с толстыми руками. Он хватал воронку, роняющую мутные сиреневые капли, совал ее в очередной бидон, одновременно принимая деньги и отсчитывая сдачу. Деньги были жирные на ощупь и воняли керосином. Обратная дорога почему-то оказывалась намного длинней, пропорционально тяжести бидона. Тонкая жестяная ручка врезалась в ладонь, руки приходилось чередовать, следя при этом, чтобы не облиться керосином, но, как ни старайся, чертов бидон все равно исхитрялся плюнуть мутной жижей на ноги, на платье или сандалии. Временами везло, когда Олька ходила не одна, а с кем-то из ребят. Это было куда веселее, зато керосин выплескивался почему-то чаще. Один раз Людка облила босоножки. Терла листьями, травой, даже песком – ничего не помогало. Димка предложил смыть пятно дождевой водой. Поставив бидон на обочину, Людка поставила ногу в лужу – и все замерли от восхищения: по воде медленно расплывалась радуга…

Самый тоскливый запах детства – запах керосина.

Проспект вышел на небольшую площадь. Здесь располагались аптека, два магазина, хлебный и молочный, и – самый оживленный пятачок – базар. Его-то Ольга и увидела первым, но базар был обнесен теперь сетчатым проволочным забором. Еще немного, и он будет ломиться от клубники, а пока на прилавках только редиска и зелень. Аптека была на месте, но ни молочного, ни хлебного магазинов больше не было. Вместо них появился длинный сарай из бетона и стеклоблоков, увенчанный неоновыми буквами «ЧЕБУРЕКИ». Изнутри несло перегоревшим маслом. Люди входили и превращались за стеклоблоками в размытые силуэты.

Кто еще помнит бесхитростные дачные магазины? Уж конечно, не дачники, которые приезжают на месяц или даже на лето, а те, кто живет здесь постоянно и теперь вынужден ездить за самым насущным куда Макар телят не гонял.

По утрам Олька выбегала с авоськой и начинала всегда с хлебного. Черный «кирпичик» сразу клала в сетку, зато батон с изюмом – двенадцать копеек, а сколько счастья – несла в руках и в очереди за молоком отъедала горбушку. Из двух бутылок молока на дачу приносила одну. Вторую неторопливо выпивала по пути, честно оставляя Ленечке половину – ну или почти половину – батона. Мать была равнодушна к булке с изюмом.