Елена Катишонок - Свет в окне

И вот – сегодняшняя встреча.

Сколько бы событий ни произошло в промежутке, сколько бы лет ни прошло, напротив сидела Томка и радостно улыбалась. Не одними губами, как тогда перед кинотеатром, а всем лицом и глазами.

– Наверное, дураки, – согласилась Ольга. – Вы такие счастливые были, что даже тетка в ЗАГСе прибалдела. Помнишь, пучеглазая такая?

Спросить, почему разошлись, не смогла: не на прошлой неделе расстались.

– Счастливые… – Томка вздохнула. – Могли и сейчас быть счастливы. Так ведь нет: сама, дура, все испортила. Ты ведь помнишь?

Она посмотрела на Ольку прямо и требовательно, потом усмехнулась.

– Помнишь, помнишь. Мы с маманей тогда шли…

Томка могла ничего не рассказывать, но тогда не было бы известно, что лежало между ними на том временном отрезке, пока они не виделись.

История была простая и страшная.

Гошу призвали, и теперь от него приходили письма, не блещущие красноречием (двойка по сочинению была заслуженной). «Жизнь солдата полна трудностей и нев с год, – писал он, – и тем больше радости доставляют письма от туда».

Томка не знала, что такие же трафаретные письма шлет домой половина части. Что можно написать в ответ, если ни трудностей, ни невзгод? «Дико тоскливо без тебя, Гошка. Я работаю на полупроводниковом заводе, на конвейере…» Гоша стал писать реже, а девчонки из цеха звали на танцы все чаще: «Думаешь, они там в увольнительную не ходят?».

«Главное для солдата, – писал муж, – это верность и преда н ость любимой». Вот и пойди на танцы после такого письма. А не пойти – смотреть с родичами телевизор: «Советские люди единодушно осуждают израильских провокаторов и требуют прекратить агрессию против арабских народов». Маманя кивает с готовностью: правильно, мол. Можно сесть за машинку – сшить новую юбку-шестиклинку. И что дальше, сидеть в ней за конвейером? Или с предками перед теликом?

И – пошла на танцы.

Раз, другой… И проводили ее тоже раз-другой… ну, может, несколько раз.

Томка все поняла слишком поздно. Перепугалась отчаянно: аборт делать поздно, рожать нельзя.

Мать до хрипоты честила Томку сучкой и похлеще. Оторав, начала звонить кому-то – и все устроила.

Томкина казнь называлась «искусственные роды». Прошла мучительно, но с желаемым результатом: живота больше не было.

…Как не было с тех пор и детей у Томки, но тогда никто об этом не знал. Зато Гоша прислал совершенно нормальное, человеческое письмо, без «трудностей и невзгод»: приезжает в отпуск.

Что я ему скажу, что?!

«Скоро все забудешь, – пообещала врачиха, – как будто ничего и не было». Сквозь кармашек белого халата просвечивали деньги.

Томка приучала себя, что ничего не было, но забыть не получалось.

Потому что – было.

Встретила Гошу – нарядная, снова легкая, без ненавистного живота. Мать поминутно бегала на кухню: застолье, свекор со свекровью вернулись из санатория; Гоша, радостный и гордый.

Хотелось одного: чтобы поскорее уехал.

«…И внука мне, внука поскорее рожайте!» – тянул к ней рюмку свекор.

На следующий день ходили с Гошей в кино, потом поехали на взморье. Гуляли по пустому пляжу, Томка отпрыгивала, чтобы не замочить туфли. Потом остановилась и ждала, пока волна подберется ближе, но, вместо того чтобы отскочить, стояла на месте и смотрела на новые набегающие волны. «Знаешь, Гошка…»

И все рассказала.

– У тебя… у вас, в смысле, дети есть? – жадно и жалко спросила она.

Задала еще несколько вопросов, но было видно, что она не здесь, а все еще стоит у моря в мокрых туфлях и ждет Гошиных слов.

Посмотрела на часы:

– Ой, мне пора; бежать надо.

На улице торопливо обменялись телефонами.

– Ты ничего мне про себя не рассказала, Олька. Все, бегу. Но я позвоню тебе, слышишь?

Она требовательно потянулась к Ольге и влепила в щеку поцелуй.

Нужно было собраться с мыслями, сосредоточиться, но как раз это никак не удавалось. И квартира, и лихорадочная спешка с обменом теперь казались абсолютно ненужными. Абсурд, абсурд.

Решился наконец и поехал к матери. Объяснять ничего не стал, а дал прочитать телеграмму.

– Так она сменила фамилию?

И больше не сказала ничего. Положила телеграмму на стол и пошла на огород. Земля всегда ее отвлекала и успокаивала.

Отпуск проходил бездарно. Несколько раз Карл ездил на хутор. Спилил засохшие ветки у дерева, починил крышу. Поднялся на чердак, убрал цинковую ванну, куда капала вода. Пол был подметен, доски все так же покрыты мешковиной.