Елена Блонди - Инга. Мир

Но Виолка махнула рукой в кольцах.

— Та. Куда там. Вот на десять дней еле вырвались вместе. Работа, Инуся, одна сплошная работа. Ателье, как я и хотела. Я там главный мастер. Хорошо, не хозяйка, у нее голова болит, документы то се. А я только девок гоняю, чтоб дурака не валяли. Тебя подбросить, до дома-то?

Инга отрицательно покачала головой, поправила выгоревшую бейсболку:

— Тут всего-то шесть километров, как раз пройдусь степью, давно не была на раскопе, на Порфмии.

— Ну, ты прям нешнл джиографик, Инкин!

Виолка погрузилась в машину, и все еще маша Инге рукой, уже начала что-то выговаривать скорбно глядящему в ветровое стекло мужу.

И вот сегодня они с Ташкой приедут. Ненадолго, на пару дней. По телефону Виолка секретно и очень громко кричала, договариваясь о приезде:

— Инкин! Жди! Упадешь! У меня тут та-акие новости, уй, такие новости! Да, с Павлом я развелась, так что вольная птичка, у тебя там перца никакого нет на примете? Нет? А Ташке? Тоже нет? Ну чего так все бедненько. Ладно, приеду, сама погляжу.

В открытое окно шумели дальние машины и автобусы, — лето, едут к развалинам крепости, останавливаются, вываливая туристов, и те залезают на каменные площадки, снимаются, балансируя и высовываясь в узкие бойницы. Но шум был далеким, приглушенным. И не мешал слышать, как на втором этаже переговариваются Вива с Олегом, а во дворе деликатно негромко чем-то колотит Саныч.

— Саныч, я встала, привет, — отчиталась в окно, откидывая занавеску.

— Угу, — сказал Саныч через зажатые в зубах гвозди и с душой ударил чем-то железным по чему-то железному.

— Саша! — укорила сверху Вива, — всю голову разгудел мне! Иди, чаю налью.

— А душ, — отпарировал Саныч, выплюнув гвозди в ладонь, — стенку ж надо! Инка, иди, выпей там за меня. Заодно погляди, чего твой снова наворотил. С утра.

Инга засмеялась и быстро умывшись, поднялась на второй этаж, навстречу улыбкам. Немного смущенной Вивиной и Олеговой, радостной, как у щенка.

— Ну? — спросила, — что тут снова, колитесь!

— Даже не думай, — воинственно сказала Вива, быстро намазывая разрезанную булочку, — мальчик просто пошутил. Ничего страшного. Олеженька просто…

Инга прошла к перилам, внимательно оглядывая двор, пышную зелень абрикоса и узкие листья кривого миндаля, облокотилась, рассматривая дорогу, ниже — шоссе, выход к пляжику, где ночью купалась. И слушая спиной выжидательное молчание, уставилась на крепостную башню на изгибе дороги. Над ней полоскался огромный черный флаг с оскаленным черепом в красной бандане. Радостные туристы ползали муравьями, позируя и показывая руками наверх.

— Так, — сказала Инга. И фыркнула, не поворачиваясь, — и где взял? Простыню, что ли, покрасил?

— Еще чего, — обиделся Олег, — он настоящий. Специально вез. Ты фоткай давай, а то…

— Сопрут ведь, — закончила за сына Инга, — ладно, сейчас принесу фотик. Сам-то снял свой перфоманс?

— Тыщу раз, мам. Теперь пусть пионерят, — Олега засмеялся, звеня ложечкой.

Когда свирепая рожа веселого Роджера была запечатлена еще тыщу раз, Инга села, принимая заботливо налитую Вивой чашку.

— Ты неуемное существо, Олега, — упрекнула сына, — ну, а если милиция вдруг найдет в этом какой состав преступления? Да и флаг жалко, ты ж вез.

— Димка подарил, у него полная коробка такого хлама, здорово, правда? Мам, а ты чего не хочешь в Щелкино метнуться? Поглядела бы как мы там. У нас, прикинь, дискотека, своя. Машины у ребят, колонки, экран большой. В любом месте раскидываем и вперед, всю ночь танцы.

— Олега, вам по двадцать и тут я. Играйтесь уже сами.

Она вдруг представила себе ночной песок, изрытый босыми ногами, пятна цветного света, бухающие ритмы из высоких черных колонок. А что, это было бы интересно, даже очень. Но чего таскаться за мальчиком, его друзья могут и не понять, привел мамку, будто совсем малыш. А ехать одной, отдельно, совсем неохота. Знала, будет грустно, потом, когда нагуляется и наснимается, и после все разбредутся парами, а ей провожать эти парочки взглядом.

— Успею. Езжай сам. А то подождал бы Ташку. Не хочешь?

— Не, — отказался Олег, — видал я ту Ташку. Позвонила в Москве, напросилась к нам на фотосъемку, в студии. Тоскливое она существо, мам. Кончает от слова ламборджини.

— Фу, Олега!

— Молчу.

И он, вытягивая под стол ноги, сложил рот в девичьей презрительной усмешке, оглядел Виву и мать, и хмыкнул, перекидывая через плечо воображаемый конский хвост. Оскалился на дружный женский смех.