Михаил Юдсон - Лестница на шкаф. Сказка для эмигрантов в трех частях

Ира процедила:

— Будешь сидеть здесь на цепи и учить Книгу, а я стану приходить с плетью. Я твоя строгая учительница и тебя накажу. Хочешь меня?

Она хлестнула, попав по локтю. Ил взвыл — уй, попал в переплет! — словно в первый раз осквернил себя ударом плети. А на самом деле — ерунда, пришкольные навыки, патимата матимата, как сказали бы гимназисты — «нет боли — нет научения».

— Больно руку? — сочувственно спросил Кормилец и пнул его ногой. — Што, вероломны бабы? Ты учись, учись…

Он дернул Ила за веревку и захохотал:

— Эх ты, стольничушка, пастух-арух! Челюсть отвисла? Съел? Думал, тварь, мы — проще пищи? Воображал, полосухер пакостливый, в самых патетических местах, что это ты в нее проникаешь в минуту ебли? Это мы тебя ели.

Ира заговорила звонко и возвышенно:

— Мы — Уходящие Домой. Силой, призвавшей нас, Буром я заклинаю…

Кормилец перебил обыденно:

— Пархидаизм себя изжил, хля, Мудрецы уже выжили… Полная хня! Проехт БВР закрыт. Зец, проехали. И Бур с ним! Пора домой. Пусть последний не забудет смыть за собой свет…

Очки его жестко сверкнули. Он простер руку над мешковатой толпой:

— Гляди сюда, иуда! Разгорелся огонь в твоем сердце? Я его потушу! Ты вот грешил зазря, что все эти люди после трудов ползут в свои лачуги. А мы меж тем возносимся по лестницам вверх-вниз — Уходить Домой! Это не символ, а стремление к. Все шкафы молекулярно соединены с колокольной Пещерой… Ангелы норки прорыли…

— Общедоступный потайной ход, — понятливо вякнул Ил. — Молельная модель. Катакомбная вера, каменоломные усилия.

Его ирово огрели плетью вновь:

— Закрой пасть! Кайся!

— Скверна иронии, — покачал надвершием шеи Кормилец. — А читал ли ты растроганно «Речения» — вдохновенный труд Светлоликого на телячьей коже, изучал свод драконовских законов «Наисвятой свиток», вникал в основы учения о природе «Папирусы несомненности»? А ухмыляешься, фыркаешь, Бур тебя побери! Ты ж в этом плаваешь, не фурычишь…

Ил взглянул на жутких зубастых рыб на стенах и молча согласился.

Кормилец сказал:

— Я тебе растолкую, слышь. Мы шь все из снегов вышли, прально? Это было давно, ажникум до нашей веры. Тогда сугробы по атоллам намело, над лагерными лагунами столбы в небе висели радужные — Посияние… Тут этого в заводе нет, куда там. А там — как в агаде — шелег идет и ложится, и керах застыл и скользит. Сугубая, отцеженная заснеженность. Особый режим. Плеток свист и снег в крови. Вот где рай был… Потеряли, изгнались растерянно… А всего-то хотели писать «Л-г», а не лаг. Такая лагня получилась…

У Кормильца даже увлажнились глаза.

— Ну так надо чухать к очагам, уходить домой, — прорыдал он. — Изход назад! Ко мясам и корчагам с травами! Для сварения Новой Земли, идеже правда живет! А здешние Мудрецы — они совсем не такие уж… так себе, просто — Просветители… Семь батюшек — как Семь Башен Света, подслеповатых… И ихья Яхвья вера — устарела и облупилась. Скоро вот Трихрам рухнет и нас с собой прихватит — в штаб Генона… Не-ет, домой уходить, домой… Уходомо…

Со стен на Ила косились нарисованные и плывущие (видимо, Назад) страхолюдные рыбы — корм для образованных рабов — колючие ихтиотела, хищные теоостанки высохшего Галилейского моря. Рыбари да лодыри — на урок!..

— Мудрецы, цы-цы-цы! — высокомерно хохотнула Ира. — Якобы носители и погонщики дисков тайного знания — пиздоболы каббалы! А в натурей — хрюкающая кодла струхнувших брехунов, хрен им в схрон…

— Я тебе больше скажу, — добавил Кормилец, доставая измятую бумажку. — Было, было известное закодированное письмо Лазаря «К Изходу», да Мудрецы его от нас скрыли. Вот оно от слова до слова… Ну ладно, тут много, тогда только смысл. Существуют, оказывается, ходы под землей, по которым все пархи, сколько их есть в мировом пространстве, благодаря невероятной гравитации соберутся в пещере под Ерусалимом и сделают лехаим…

Ил не удержался, трудно:

— Когда нас призовут к ответу и ангел протрубит в трубу — я встану, не заев котлетой, и робко к Господу пойду. «В отрубе?» — спросит в лоб Единый во время Страшного Суда. «Мы пили-с под Ерусалимом!» И Он простит меня тогда… Кстати, интересно, у ангелов — трубчатые кости?

Ира ожгла его плеткой:

— Ересь еси! Не упоминай, всуец! До синевы вздрючим, синеподобный! Забыл синедрион?! Мы тебе напомним! Второй раз забудешь — второй раз напомним! Прими в расчет…

Кагалище внизу шумело одобрительно.

— Ты, шпынь, действительно не гнуси, а слушай, что рассказывают, — посоветовал Кормилец. — По этим подземным тоннелям можно перекатиться обратно — Уйти Домой. Парх в идеале должен быть тощим, нищим и бродячим. Раздать подать — и в путь! Мы бросим финики на дорогу… О радость ухода — туда, где тихие монастыри в сугробах, и в обители тепло — много за века надышали, крещендо колоколов — там лил текст! — крещенские миквы во льдах, блаженный собор Пру-на-Рву — реальный, олеариусов Ерусалим! Плох тот парх, что не мечтает о кресте на спине и шее… Эй вы, внизу, хотите Покрова и Успенья? Эй, Звулун! Эй, Эйтам!