Михаил Юдсон - Лестница на шкаф. Сказка для эмигрантов в трех частях

— Сейчас отправим куда надо, там разберутся, — немного как бы запыхавшись говорил он, запечатывая мешок желтыми сургучными печатями. — Там по винтику разберут…

— Там, там внизу, Лазарь даст, разберутся, — торопливо поддакивал карлик-паникер, тыча рукой куда-то в выщербленную каменную плитку, устилавшую пол комнаты. Неприятной этой комнаты досмотра и отъема багажа, как выяснилось.

— А вам теперь, дорогуша, хорошо бы помыться с дороги, — благожелательно предложил Видящий. — Канун поста тем паче. День от Бани далеко не первый — второй… После пересылок этих перелетных, знаете, вдруг душ принять горячий — все микромандавошки смывает и бодрость сразу…

Дурные новости, подумал Илья, покусал губу. Чудны дела мои и худы, Господи. Смести и вырваться? Комната была без окон и без видимых дверей. В стену толкнуться, обрушить — первый позыв, неверный — то-то она такая ободранная, а под штукатуркой, глядишь, скала. Дело швах. «Пошли мне пешню, Яхве, — воззвалось в мозгу. — Я им сделаю прорубь в голове».

Видящий, не оборачиваясь, протянул руку и сорвал плакат у себя за спиной. Обнаружилась металлическая дверь с надписью белой краской «Душевая» — зачем-то готическими буквами.

— Попрошу не умничать и проследовать, — пригласил Эфраим.

Сопровождаемый карликом Родосом Мееровичем, Илья подошел к двери. «Без вещей на выход», — подумал он философски и толкнул ладонью холодный металл. Но дверь не поддалась.

— Илья Борисович! — негромко позвал вдруг Видящий.

Илья обернулся.

— У вас рукав левый куртки в мелу, отряхните…

Илья, сжав зубы, толкнул дверь плечом — с тем же успехом.

— Рахит, что ли? Просвирок мало ел? — осведомился карлик и с размаху пнул дверь ногой, она скрипуче отворилась. — Хрисдуй!

Теплая вонючая влажность навалилась на Илью. Тлела голая лампочка на перекрученном шнуре, какие-то неясные фигуры мерно двигались в парном тумане. Очки мигом запотели, и Илья их снял и спрятал в опустелый карман куртки. Видеть сразу стало значительно лучше, он различил почерневшие от сырости доски потолка, паутину в углу, самого паука, несуетливо притаившегося близ, и прочитал даже терпеливое ожиданье в его глазах, эх, вот чего нам, кафедральным так не хватает, всё торопимся, всё на скорую руку, на живую нитку, трах-бах…

К Илье подгреб здоровенный лоб — необъятная туша в лыжных штанах и фуфайке — здешний служитель-пространщик, буркнул буднично:

— Одежку с обувкой снять, кинуть на пол. Они вам не надо.

Видя, что Илья не спешит все бросить и выполнять указание, а хуже того — находится в ненужном раздумье, мордоворот ухватил его за рукав куртки своими граблями и так дернул, что оторвал рукав к ле-Шему чуть не вместе с рукой. Затем служивый со словами «Возникаешь, блюха?» — одним движением разодрал на Илье куртку сверху донизу — от песцового воротника до костяной застежки, добрался до свитера домашней узелковой вязки, сопя «Выступаешь, туха?», грубо сорвал с него кафедральный эмалевый «мастерок» Братства и наградную планку «За сноровку в науке», сам свитер проткнул пальцем и распорол до пупа, и уже очень скоро Илья стоял босой на мокром липком полу, почесывая ногой ногу, и размышлял о том, что в «гол как сокол» речь идет отнюдь не о птице: со-ратник, со-ученик, со-кол, то есть из одного с колом коллектива. Единица знанья.

Служитель ушел и уволок ворох его одежды («Одежонку — на прожарку!») — надо понимать, безвозвратно. Ботики войлочные непромокаемые, сносу нет, жаль до слез — прощайте! — в общее дело, до куч! А также пропали с концами свитые в свитер узелковые письма-конспекты, погорела философия. Илья подумал и сел на лавку, тоже мокрую и липкую. Тут же, как из-под пола, вылез лысый, отощалый, словно сейчас со схимы, субъект в кожаном кесь-напузнике на торчащих ребрах, с перекинутым через руку ремнем, на котором он правил, точил допотопного вида бритву. Местами субъект немало походил на одного шапочно и печально знакомого конноразбойника, принявшего в итоге постриг. На пальцах у него было выколото — «Сима».

— Обросли до безобразия, — сказал он с отвращением и брезгливо тронул Илью за косичку. — Стричься будем.

— Не лезь, — рассеянно отвечал Илья. — Недосуг.

— Осознания нет… Господские причуды… Скромные дезинфекционные меры.

— Сгинь, Лысак.

— A-а, так ты не хочешь стричься? Имеешь что-то против? Костенька, он имеет против!

Возник прежний Костенька-служитель — что-то огромное, голое, в мыле, големно качнулось в белом тумане, звуки оттуда: