Михаил Юдсон - Лестница на шкаф. Сказка для эмигрантов в трех частях

Илья помедлил с минуту в некоторой растерянности — почему-то никто его не встречал. Перепутали срока прилета? Или — не велика птица? А чего ты, собственно, ждал — пророков и патриархов? Он медленно, броуновски, одинокой корпускулой побрел по залу, посматривая по сторонам, не одернет ли кто строго: «Эй, стой, недостойный! Вред! Расходился! Тут нельзя. Посадим в карантин». Попутно он следил, не ковыляет ли навстречу, опираясь на палку, реальный дух математической физики, неокантианин здешних мест, автохтонный коэн, ге-ге, смотря в оба йехезкельских глаза, держа фанерку с его определителем — «Вот те нате, хрен в томате — дохтур Борисоффитч, если не ошибаюсь?» Но не было никого.

Илья достал всученный Машкой серый листок «Напоминаний» и пробежал глазам: «Вменяется… ну что… застыв столбом, помню… за четыре за шага, не жалко… это как в детстве пугали Черным Шуцманом — вот придет и заберет… ерунда, геттошь… А вот список нельзя никак: так, так… вот как?.. и это?.. и выбалтывать натощак…» Но встречать-то можно в аэропорту?! Ничего не сказано. Лишь примечание на обороте: «Веруете ли Вы как ученый в направленное движение электронов от «+» к «—»? Если да, пририсуйте как заблагорассудится — солнцеворотно или против — к плюсу четыре минуса. Ну-с, и что получилось?»

Ага. Не-ет, сейчас в гостинице никаких ванн с ужинами, подождут, а раньше всего — за стол, к экрану (научный, хе-хе, долг) и — отчет, четкий и ясный, только эмпирика («что я видел и трогал»), без эмовсхлипов, почемучек и провидческих соображений пальцем в молоко. Савельичу в реестр… А вот пото-ом уже, отвалясь от стола, заслуженно — горячую ванну, горячего же крепчайшего чефиря с лимоном и кусок хлеба… с чем? С креветками, пожалуй… И листок силоса. И спать, и ничего страшного, если просплю утреннее наукообразное сборище…

— Э, Ю?

— Я.

Двое стояли перед Ильей. Один туземец был высокий, худой, с ранней сединой в густой курчавости, в щегольской офицерской фуражке с натертым стручками козырьком. Другой — поплотнее, коренастый, с мясистым носом, с залысинами, в сдвинутой на затылок выгоревшей пилотке. Вдоль рукавов гимнастерок вились мелкие каббалистические значки званий, на локтях кожаной заплаткой эмблема — летающая скала-крепость. У обоих на шее вытатуирован бегущий человечек с копьем.

— Младший лейтенант Ландау! — представился высокий, предъявляя локоть и холодно глядя поверх головы Ильи.

— Старшина Лифшиц! — этот гадко улыбался в лицо.

До дрожи напоминали эти физические тела монстров Артура и Фридриха из страшных снов, когда когда-то замерзал во рву, припорошенном красным снегом, под надкушенной равнодушной луной, когда электричку раздавили льды.

— Можно вас на минуточку попросить… вот сюда… соблаговолите в эту дверцу…

Илья пожал плечами (может, лепту кому-то там полагается внести, обол сунуть?) — пожалуйста, пройдемте.

Комната была невелика, прямоугольная, без окон, с низким потолком, стены покрыты известкой, местами отвалившейся. У ордынцев такие пристанища назывались «дежурка». Тяжелая бронзовая люстра о семи свечах свисала с потолка, керосинила.

Сидел человек за столом и ел виноград.

— Мы пришли, Видящий, и привели с собой некоторого — рассмотри его, — чугунным голосом сказал Ландау.

— Я рассмотрю его, Ловчие, — торжественно пообещал человек за столом и выплюнул косточку в ладонь.

— Так мы тогда пошли себе?

— Идите себе.

Младлей и старшина четко повернулись и вышли, поочередно нагло толкнув Илью плечом.

— Временно допущенный? — улыбаясь произнес Видящий. — Подойдите поближе, не бойтесь, я должен видеть ваши глаза. Садитесь, пожалуйста. Да прямо на пол садитесь, что же вы стоять будете…

— Руки — ладонями? — хмуро спросил Илья, опускаясь на корточки.

— Ничего подобного! Это все там, на дворе… Любая вольная поза, которая вас устроит, — хоть ноги за голову. Один, помню, так-то оригинально переплелся, что потом пришлось даже… Нет, нет, чемоданчик свой с саквояжиком сюда давайте, досмотрим.

Видящий сдвинул локтем толстенную книгу с надписью «Опись» и водрузил на липкий от давленых ягод стол кофр и кейс. Он увидел их ручки, плетенные по-москвалымски — в три цвета — и протянул:

— Во-от вы откуда к нам заявились, господин хороший… То-то я на вас сразу глаз положил… Как это по-вашему-то «здравствуй» будет — ел кипалки, кажется? Как же, помню, въелось, крестная бабушка Рейзл учила, еще строганиной фиш кормила, напевала «Струг, нилуй». А «прощевай» — ял лабай, помню, помню, юн был, мал, глуп, голота галутная, ту снежевику в лесу, что никогда не сбирал…