Гор Видал - Вашингтон, округ Колумбия

— Что будем делать? — На зашторенной веранде прямо перед ним возникла Инид. Снаружи в темноте прогуливались парочки, их путь в темноте ясно обозначался устойчивыми огоньками сигарет, совсем непохожими на пульсирующие стреляющие искры светлячков.

— А чего бы тебехотелось? — Он избегал ответственности. В один прекрасный день, подсказывал ему его ум юриста, дело будет разбираться, и он хотел оставить за собой возможность доказать, что ни к чему ее не принуждал. Пусть выбирает она, а не он. И она начала.

— Поедем куда-нибудь на ночь.

— В бассейн? — улыбнулся он.

— Нет, только не туда! После того как Питер… Поедем… в Мэриленд.

— В Элктон? — Наводящий вопрос: именно в Элктоне быстро и без формальностей женились вашингтонские парочки.

— Ты говорил с отцом?

— Это необходимо?

— Он умеет ощериться.

— Он таки ощерился.

— Он не любит молодых. Для него они недостаточно значительны.

— А для тебя?

— Для меня неважно, значителен молодой человек или незначителен. Тогда это было впервый раз, ты знаешь. — Она сказал это ему накануне вечером во время грозы; слова поразили его, хоть он и усомнился. Но, вполне возможно, она говорила правду. Несомненно одно: свидетельств обратному у него не было.

Начиная с зимы, они встречались от случая к случаю на вечеринках, менее случайными были их встречи в конце недели. В тот вечер, когда он сломал себе переносицу в Уоррентоне, она впервые отдалась ему. Боль, которую он испытывал, доставляла ей какое-то озорное наслаждение, и она требовала, чтобы он снова и снова целовал ее, невзирая на огромную, идущую через все лицо повязку. Но только вчера вечером они «закрутили на всю железку», как она выразилась.

— А как насчет Дианы? — Лицо Инид вдруг напомнило ему лицо ее отца.

— Дианы? — переспросил он, делая наивные глаза.

— Она ведь, кажется, влюблена в тебя.

— Я работаю у ее отца. Она мне нравится.

— Ты спал с ней?

Он отрицательно покачал головой.

— Нет. Ни на резиновом матраце, ни на полу.

Инид засмеялась.

— Мне, наверное, никогда не удастся загладить свою вину перед ней.

Клею, любившему ее, сейчас она даже нравилась. Временами она говорила о себе с грубовато-прямолинейным юмором, какого не было ни у одной из знакомых ему девушек.

— Мы это еще обдумаем, — сказала она наконец. — А теперь идем танцевать. Ты ведь знаешь, я ужасно молода. Даже для своих лет, так все говорят.

Они вернулись в танцевальную комнату, где разгоряченные парочки танцевали что-то энергичное и шумное. Так-так, подумал Клей. Ему нужно время, чтобы улестить Блэза. Он должен также каким-то образом дать понять Диане, что не может жениться на ней. Он многим обязан ей, а сенатору — еще больше.

Две луны поднялись над равниной, посеребрив башню. Это был сигнал. Он посадил планер. Затем, завернувшись в особый плащ, который дал ему Великий Мург, зашагал обратно в город, где его ждало войско.

— Плевать мне на то, чего она хочет! Важно то, чего хочу я.

— Будь благоразумен, Блэз. В конце концов, дело сделано.

На главной площади древнего города, древнее, чем письменная история у выстроилось войско тарков. Увидев его, узнав плащ Великого Мурга они приветствовали его криками.

— Мы расторгнем брак.

— Но как вы сможете сделать это, если они… если она…

Длительное мгновение он смотрел на эту массу приветствующих его тарков. Он чувствовал, как все его существо наливается силой. Он взглянул на балкон, где стояла Тувия в гелиевой короне древней империи. Она приветственно помахала ему рукой. Он салютовал ей из винчестера, который подарил ему отец к рождеству…

— Я знала, что нам следовало уехать в Уотч-Хилл в июле. Это ты виноват, Блэз, что мы застряли здесь из-за твоей проклятой политики. А теперь она сбежала, и дело сделано. Вышла замуж за политикана. Ты должен быть куда как доволен.

Раздался звон разбитого стекла. Питер попытался включить его в игру своего воображения, но безуспешно. С грустью вынужден был он констатировать, что видение Тувии и тарков разлетается вдребезги вместе с высоким стаканом, который отец швырнул то ли в мать, то ли на пол. Он заглянул в открытую двустворчатую балконную дверь. На полу, между отцом и матерью, лежали осколки разбитого стакана, содержимое которого растеклось по ковру темным пятном.

— Посмотри, что ты сделал с ковром.

— К черту ковер!

— К черту все! Вот чего тебе на самом деле хотелось бы. — Это как гром с ясного неба. Фредерика предпочитала не вылезать на сцену. Какие-либо недвусмысленные заявления были не в ее стиле.