Адольф Мушг - Счастье Зуттера

Такого рода семейные отношения в мире, из которого пришла Ялука, не были чем-то необычным. Наше «единобрачие» для кочевого народа было неизбежным лишь в случае нужды. Обычай позволяет мужчине иметь вторую, третью и даже четвертую жену, если он в состоянии их содержать — или если к этому обязывает его положение и необходимость расширения социальных связей. В наших глазах такая полигамия может показаться использованием мужчинами своего положения, злоупотреблением им, но народ, среди которого выросла Ялука X., относится к этому совсем по-другому. Когда женщины «делят» между собой мужа, у многих народов это укрепляет не его, а их положение; это затаившийся в недрах патриархата реликт той матриархальной культуры, о которой защита здесь много распространялась, не сказав, думается, самого существенного, важного для вынесения приговора. Основа подобной семейной структуры — взаимопонимание, кооперативное и солидарное соглашение женщин между собой. Правда, там существует и своя иерархия: вторая жена действительно считается младшей, «маленькой».

Так что характер связи с Б. определенно не был для Ялуки X. таким уж «неестественным», как представляется по привычным нам сценариям. Но по ее сценарию роль «второй» жены не была чем-то само собой разумеющимся для дочери знатного рода, признававшего только «первые» роли. Тот факт, что она согласилась быть «младшей» женой, говорит не столько о ее отношении к будущему мужу, сколько бросает свет на ранг «старшей» жены, на Леонору Б. Несомненно, что Ялука X. была уверена в любви Йорга Б.; но куда важнее для нее была уверенность в том, что его жена отнесется к этой новой связи благосклонно. Только это позволяло ей ответить на ухаживания художника. Но в Леоноре Б. она нашла больше, чем понимание, — нашла дружбу, и дружба эта не прервалась даже после кровавого деяния, с помощью которого Ялука хотела не избавиться от Хельмута X., а обрести свободу для создания новой семьи.

Ты сам-то, Зуттер, хоть веришь в то, что написал тогда, с гудящей от бессонницы головой, между четырьмя и семью часами утра? Тут же все просто-напросто высосано из пальца, ты и часа не посвятил расследованию. Тебе ничего не было известно о структуре калмыцкой семьи, ты понадеялся на то, что суд и общественность знают об этом еще меньше, — и не ошибся. Только разыгравшаяся фантазия сделала тебя на несколько вдохновенных минут специалистом по Калмыкии. Убедительность твоих аргументов основывалась на том, что ты, когда они пришли тебе в голову, сам поверил в них — рядом не оказалось никого, кто раскрыл бы твой обман. Ялуке это наверняка было не с руки, Шпитцер предпочитал держаться за Дантовы образы страстных влюбленных, а Хельмут X. был мертв.

Если разобраться, Ялука обязана мягким приговором не только твоей фантазии, но и тому, в какой костюм ты ее нарядил. Если бы Ялука была тем, что ты из нее сделал, она в тебя первого всадила бы пулю. Ибо ты вел себя по отношению к ней как колонизатор, хуже того — как владелец зверинца в цирке, демонстрируя пораженной публике настоящую дикарку. Неудивительно, что Руфь не поверила твоему отчету о судебном процессе — и ты знаешь, почему никогда не рассчитывал на ее понимание.

То, что довелось Ялуке X. узнать во время допроса и в ходе судебного разбирательства — узнать из первых рук, услышать из уст любимого человека, — полностью разрушило ее представление о собственном положении. После всего услышанного жертва, которую она принесла, была не просто бессмысленной, а нелепой и — что еще хуже — смешной.

После первого дня процесса она попыталась лишить себя жизни. Свое спасение она, должно быть, восприняла как ужасную катастрофу и с тех пор не произнесла больше ни слова, ибо были разрушены координаты, в которых ее жизнь имела хоть какой-то — пусть даже и временный — смысл. Если сегодня и есть нечто, что помогает ей держаться с достоинством — так, как она держится на скамье подсудимых, — то это чувство, что лишь один-единственный человек не оставил ее в беде.

Человек этот — не ее возлюбленный. Это женщина. Леонора Б. нашла для Ялуки X. высокооплачиваемого адвоката — хотя, к сожалению, он так и не сумел продемонстрировать, чем хотел ей помочь. Возможно, он и в самом деле верил, что оказывает ей услугу, когда делал из нее калмыцкую Медею. К слепой страсти у нас относятся с сочувствием; как и к тому, что художник ведет себя в соответствии со своими собственными законами. За ним, как человеком богемы, признается право на особое поведение. Он свободен в своем искусстве и в своих любовных похождениях: партнерша сама виновата, если строит на этот счет иллюзии.