Кевин Брокмейер - Лучшее от McSweeney's

— Мифическая погода, — пошутил Карл. — Значит, скоро конец.

— Конец чего?

— Это еще ерунда по сравнению с весенним ураганом в Нью-Йорке.

— Именно это я и хотел сказать. Великаны вырвались из Йотунхейма, [19] Йотунхейм — в скандинавской мифологии земля гигантов. — сказал Карл.

— Из Йотунхейма?

— Карл, ты говоришь загадками.

— Тот ураган в Нью-Йорке тоже был ужасный.

— У тебя там вода не кипит?

Карл ушел проверять кастрюлю. Мы с Джули остались на диване, я подвинулся поближе и как бы невзначай коснулся ее руки.

— Я без тебя скучал, — сказал я. Секунду она смотрела на меня с нежностью, затем отодвинулась на другой край дивана и так там и просидела, пока мы не пошли ужинать.

Карлу захотелось узнать, тяжело ли было строить обсерваторию.

— Не очень, — сказал я. — Нужны всего-то элементарные навыки.

— Готов спорить, этого мало.

— Мне немного помогли с фундаментом. Но все остальное я сделал сам.

— И она не рухнет? — спросила Джули.

— А почему она должна рухнуть?

— Никто в тебе не сомневается, — пояснила Джули. Карл заверил меня, что он сам никогда бы ничего подобного не сделал.

— Что значит, не сделали бы? Вы считаете обсерваторию глупой затеей?

— Карл просто хотел сказать, что ты посвятил ей много времени.

— Очень многие люди строят собственные обсерватории. Обычные люди, из Пенсильвании и других штатов.

— Ну да, конечно.

— Вы считаете их всех ненормальными?

— Успокойся, никто ничего подобного не говорит.

Я задал Карлу несколько вопросов о ветеринарной хирургии. Он словно бы растерялся и ответил, что вообще-то в этом не разбирается — его работа придумывать названия новым сортам растений, которые выводят в лаборатории Миссури.

Не помню, о чем там дальше шел разговор.

После ужина Карл ушел на кухню мыть посуду, а Джули ущипнула меня за руку.

— Скотина, — прошипела она, — как ты мог?

Я не понял, что я сказал обидного. По-моему, лечение больных животных — одна из самых благородных профессий, которые только можно себе представить, благороднее даже, чем лечить больных людей, поскольку с животными трудно рассчитывать на благодарность.

— Ветеринарным хирургом, — объяснила Джули, — был мой первый муж.

— Как его звали?

— Ансельм.

— А чем он был плох?

— Он мог разговаривать только о животных.

— Джули, — спросил я, — а я тебе когда-нибудь нравился?

— Нет.

— И тебе никогда не хотелось, чтобы я еще раз тебя поцеловал?

— Мы никогда не целовались.

— Неправда. — Я рассказал ей о камне, и об озере, и о том, как она звала меня к себе. — В ту ночь ты ждала меня и раскладывала карты. Но я не пришел.

— Ты пьян, — сказала она.

— Не в этом дело. — Я объяснил, что в мой телескоп, купленный в «Неботорге» в Мистике, Коннектикут, можно увидеть прошлое. Я рассказал о возрасте звезд, о гигантском объективе в космосе, о том, как с помощью системы зеркал, линз, трубок и механизмов телескоп может принимать световые сигналы, покинувшие Землю много лет назад. — Я видел тебя в твоей комнате, когда тебе было четырнадцать лет, — сказал я. — Я видел все так, словно это происходит сейчас.

— Ты совсем пьян, — сказала Джули.

— Ты была очень красива, — сказал я.

— Карл, отвези его домой. Он не может вести машину.

Не помню, как мы ехали вокруг озера. Оказывается, меня затошнило, и я попросил Карла остановиться. Оказывается — по словам Карла — я долго стоял на коленях, то блюя, то просто глядя в воду.

После того вечера жалюзи на окне Джули были все время опущены. Но зато я сделал другое открытие: на Горе-Голове горел костер. Вокруг огня двигались маленькие тени, одни быстрее, другие медленнее. Сначала я не мог разобрать, кто это, потом прямо у меня на глазах тени превратились в фигуры, а фигуры — в детей. Они махали руками, прыгали и бегали вокруг костра. Что они там делают? Родители знают, где их дети, или те просто улизнули из дому и заняты сейчас чем-то предосудительным? Например, пьют пиво, а когда им надоест танцевать, отправятся в кусты тискаться. Я ликовал. Точно так, думалось мне, чувствуют себя астрономы, когда в их тщательно вымеренном участке ночного неба появляется комета — что за немыслимая честь, пусть только на одно мгновение, стать единоличным владельцем, что там говорить, небесного тела! Нечто подобное я чувствовал по отношению к этим детям. Ибо за ними наблюдал я один, они были моими, даже более моими, чем если бы в этот самый миг заявились ко мне в обсерваторию — на самом деле их физическое воплощение только разрушило бы все мои к ним теплые чувства, такие в тот момент сильные, что пришлось вытереть глаза, чтобы не замочить окуляр.