Елена Кирога - У каждой улицы своя жизнь

Буду молчать". Ну и ладно. Если даже у него и была другая женщина — а она вполне допускала такую возможность, — то она существовала для него лишь в физическом смысле. Что-то Вентура оставлял неприкосновенным, доступным только ей, Пресенсии. Он не скрывал того, что ему нравилось заставать ее в своем доме. Рассказывал ей о себе. Их объединяли общие вкусы, склонности (а возможно, она была лишь отражением его вкусов и склонностей). "Большего не хочу. Большего мне не нужно".

В тот день она печатала на машинке. Время ее работы уже истекло, прошел еще час, а Вентура все не приходил. Она встревожилась. Выглянула в дверь.

— Донья Анита, Вентура ничего не велел мне передать? Я должна спросить у него кое-что по работе. Работа очень спешная. Она лгала не задумываясь.

— Если хотите, можете побыть со мной, пока его дожидаетесь...

— Нет, спасибо. Я еще поработаю.

Настал вечер. Она совсем потеряла голову. Зачем ей было дожидаться его здесь? Она уже не печатала.

(Я открыла окно и выглянула наружу, подкарауливая ваш приезд. "Эта фурия..." Не знаю, сколько времени прошло. "Еще немножко, и я уйду. ." Наконец подъехала машина. Я вернулась в комнату. Сердце мое колотилось звонко, безумно... "Он будет недоволен. Зачем я его ждала? Что я ему скажу?")

Она стояла у двери, когда он вошел. Вид у него был смущенный, глаза лихорадочно блестели. Он взглянул на нее. Возмущение или отчаяние? Выдержка изменила ему. Пресенсия невольно отступила к окну. "Что с ним произошло? Уж не выпил ли он?" Это было не лицо Вентуры. Вернее, это было его лицо: лицо мужчины, которого она никогда не видела.

— Что вы здесь делаете?

Она не смогла солгать в такую минуту.

— Зачем вы меня ждали?

Он подошел к ней и заставил взглянуть в глаза. Она не ответила. В том не было необходимости. Только прижала руки к груди, словно сдерживаясь. Он немного смягчился. Взял ее руку своей, нервной, сильной. И сказал мягким, покорным голосом:

— Ты отдаешь себе отчет в том, что делаешь?

Девочка...

(Ты пахнешь другой женщиной. Ты желаешь другую женщину. Ты отступился от нее — подруга Эсперансы, снова вернуться к прошлому, — и идешь ко мне от нее. Ну и пусть. Ты испытываешь унижение, потому что отступаешься... Я почему-то стояла в темноте. В темноте, наполненной ночным благоуханием, струившимся в раскрытое окно... О, ты берешь лишь то, что тебе уже давно принадлежало. Не сомневайся. Не бойся.)

Он слегка отстранил ее от своих губ.

— Ты отдаешь себе отчет?

Пресенсия ответила:

— Да.

Если ему действительно суждено было умереть, мог бы освободить ее раньше.

Эсперанса подумала: "Вентура дает мне понять, что я уже стара, чтобы заново строить свою жизнь. Когда женщине под пятьдесят, свобода ей уже ни к чему".

Придя домой, она позвонила Рейес. Легла — она чувствовала себя совсем разбитой, желудок схватывали спазмы — и позвонила Рейес.

Эсперанса нуждалась в утешении и поддержке. Не в хмурости Фройлана и в его суждениях, не в Агате, а в приятных, ласковых словах своих подруг, снимавших тяжесть с души.

— Я не держу на него зла. У меня сердце разрывалось, когда я увидела, как он жил.

Должно быть, ему часто недоставало этого дома...

— Разумеется, дорогая. Но он сам себя наказал. И, наверное, тысячу раз вспоминал тебя.

— Скорее девочку. Дом. Я очень расстроена.

— Ты слишком добрая. Он сам во всем виноват. .

— Он был добрым, мягкотелым. Любая могла его окрутить.

— А почему вы, собственно, разошлись?

Эсперансе не хотелось, чтобы Рейес узнала о том, что желание развестись исходило от него.

— Представь себе, не из-за чего. Однажды он сказал мне: "Ты уничтожаешь меня как личность". Он не мог работать. Слонялся без дела. У меня создалось впечатление, будто он невзлюбил наш дом.

— Может быть, ему хотелось настоять на своем, но ведь это не причина для развода.

— Он сказал: "Мы разрушаем друг друга, но хуже всего то, что девочка скоро все поймет и это отразится на ней". Ты же знаешь, я великодушна...

—...?

— Не придаю значения деньгам. Я купила ему часы, запонки. Отдала ему вещи моего бедного папы — разумеется, он вернул мне их — и никогда не ущемляла в деньгах. Все, что касается домашних расходов, оплачивала я. Мне кажется, чего еще желать... Но больше всего меня возмущало то, что он относился ко мне так, словно я была скупердяйка...

(Он тратился на книги как безумный. В Брюсселе скупил все, что только попало под руку.

Не знаю, сколько он потратил денег, но слишком уж он расточительствовал. "Я тратил только свои", — сказал он мне. Но ведь они были и нашими. Если бы я не оплачивала все домашние расходы, у него не оставалось бы лишних денег. Ему претило, когда я интересовалась нашими должниками. Он без конца помогал приятелям и нуждающимся, будто был Крезом... "Они молоды, могут сами зарабатывать. Ну хорошо, одолжил раз, но не каждый же месяц. Не понимаю, как им не стыдно". Но самое ужасное, что, говоря ему это, я чувствовала себя жадной, хотя вовсе не жадна.