Ян Козак - Адам и Ева

— Ладно, — соглашается она. — Да ведь пора бы тебе знать, что временами, каждые три-четыре недели, на нас, несчастных, наваливается какая-то мрачная тяжесть. Так что не придумывай себе обид. Ведь знаешь, как я тебя люблю. Вот и принимай меня такой, какая есть.

— Не такая уж ты плохая, — вырывается у меня. (Я сразу приободрился.) — Знавали мы и похуже.

— Послушай! Зачем ты меня терзаешь… Так и кажется, что целыми днями только и стараешься меня позлить. (Это она нарочно «пересаливает», вообще она так не думает.) Ну ладно, забудем об этом.

— Как всегда, ты права, Ева.

— Не смейся!

Она обиженно выпячивает губы, но они уже смеются, ей и хочется немножко пообижаться, да не получается.

— Посмотри, сколько его навалило, — всего только и произносит она. — А я так боялась. Душа прямо изошлась от страха.

— Как все бело кругом! — поддержал я и огляделся.

— Я этому тоже радовалась, когда шла к тебе.

— От такого снега и жить веселее.

Это походило на игру в прятки. Но у Евы не было желания затягивать ее.

— Ладно уж, хватит, — приглушенным голосом вдруг попросила она. — Помучили друг друга — и довольно.

Обхватив меня за шею, она, напрягшись, притянула меня к себе и поцеловала в губы. (Целовалась она так, как если бы это было в первый и последний раз.) Я привлек ее и крепко обнял.

Мы стояли и молчали. Вокруг простиралось белое зачарованное безмолвие, разливалось покойное дыхание ясной, светлой ночи; тихо, едва слышно, падали снежинки… Волшебство этой белоснежной зимней ночи сковало нам уста.

Снежинки опускались Еве на лоб, брови, щеки, на полные, раскрывшиеся в еле заметной улыбке губы.

— Помнишь? Тогда тоже падал снег. Зима выдалась прекрасная, — вдруг взволнованно проговорила она, и мне передался восторг и восхищение картиной, воскресшей в ее душе. — Помнишь, Адам?

В это мгновенье я тоже увидел заснеженный, освещенный солнцем лес. Это была наша первая зима, мы только-только поженились… Мы шли, взявшись за руки, по занесенной снегом лесной тропе; хвоистая поросль сгибалась под тяжестью пушистых шапок. Нам было весело; я стряхнул на Еву свисавший с ветки пуховик… Звонко рассмеявшись, она попыталась сбить меня с ног. Глаза ее светились счастливым блеском, щеки на морозе разгорелись ярким здоровым румянцем. Мы бежали, обнимаясь и целуясь на бегу. Неожиданно Ева сошла с тропки и вышла к лесистому обрыву, а там, широко раскинув руки, словно для объятья, упала в мягкий пушистый сугроб. Я не успел помочь ей, она сама уже поднялась.

— А ну, повтори! Сделай то же! — кричала она, улыбаясь во все лицо.

Ева хотела, чтобы я тоже упал и своим телом перекрыл отпечаток ее тела.

— Погоди-ка!

Я упал возле оставленной ею вмятины, наши руки и в снегу нашли друг друга…

Мы стояли и смотрели на эту картину, на глубокие отпечатки наших тел, контуры которых обвели голубоватые тени. Цепочка наших шагов прекращалась у этих вмятин.

Как сейчас вижу нежное, взволнованное и серьезное выражение, застывшее на ее лице. В то мгновение взгляд ее был задумчив и глубок, как вода в омуте.

— Только бы он не растаял слишком быстро, — проговорила Ева словно про себя. — Нет, это не исчезнет никогда, — произнесла она поспешно, с внезапной убежденностью. — Эта картина останется здесь навсегда. Навеки отпечатается во мху и на зеленых листочках брусники, на цветущем вереске. Мы всегда будем вместе. Мы двое, Адам. Вместе будем всегда.

Она умолкла.

— Ты будешь обладать мною, — немного погодя заговорила она тихо, взволнованная до глубины души. — Будешь владеть моим телом до тех пор, пока владеешь моей душой. Мне необходима целостность. Я всегда стремилась к ней. Душа и тело! Мне нужно и то и другое.

Она побежала; с ветвей на нее опустилось целое облако снежинок.

— А ну-ка догони! Поймай меня! — позвала она, снова радостно, звонко рассмеявшись…

Вот теперь Ева тоже медленно тянет ко мне руки, притворись, будто хочет обнять, и вдруг толкает в грудь. Я шлепаюсь наземь. Не успеваю подняться, в меня уже летит снежок.

— Вот я тебя!..

Валит снег, а мы играем в снежки.

Ева повернулась и попробовала убежать по улочке, образованной уже густо припорошенными пальметтами, но я изловил ее.

Мы упали оба, уткнулись лицом в снег, и он набился нам за шиворот. Задохнувшись от счастья, мы барахтались в сугробе, потом я поднял Еву и понес.

— Идем!

Она прыснула со смеху.

— Да ведь ты несешь меня на руках!

Лицо и глаза ее разгорелись. Я нес ее, а она смеялась и качала ногами, словно бежала по воздуху.