Энтони Берджесс - M/F

Смущение, которое испытывали мы с сестрицей, когда встретились в первый раз без особого желания встречаться друг с другом, было сглажено новостью о неудавшемся покушении на жизнь президента.

Ее звали Катерина, самое обыкновенное имя, наводящее на мысли о каменных святых. Мисс Эммет звала ее Китти, а иногда так и вовсе ужасно: Китти Ки.

Я сказал:

— Да уж…

Диктор теленовостей, лысый молодой человек на фоне крупного плана ошеломленных каститских лиц, сыпал словами как из пулемета:

— …когда его превосходительство преклонил колени. Пуля попала в статую, разбила гипс и обнаружила простой механизм, посредством которого совершалась мистификация. Его преосвященство архиепископ назвал это чудовищным богохульством, осквернением святыни и возмутительнейшим оскорблением веры. Начато расследование. Его превосходительство президент заявил, что гораздо сильнее потрясен этим свидетельством злонамеренного и циничного заговора с целью подвергнуть сомнению фундаментальные основы религиозной жизни благочестивого христианского общества, нежели, по счастью — или, он бы сказал, просто чудом, — неудавшимся покушением на жизнь избранного народом…

Мисс Эммет выключила телевизор и сказала:

— Нечего нам это слушать. Сейчас уж точно не надо. В такую минуту.

— Сложные чувства вообще, — заметил я.

— Да, — сказала Катерина, — сложные.

Китти Ки, ну и ну. Толстая девица семнадцати лет, которую мисс Эммет, вероятно, откармливала исключительно яйцами вкрутую и сахаром. Похоже, страдает запорами: лицо все в прыщах. Я внимательно разглядывал это лицо, ища сходство со мной. Глаза — безусловно. Но только не нос, он у нее слишком картошкой.

Мисс Эммет сказала:

— Подумать только, а ведь нас здесь уже не должно было быть. Сейчас мы уже должны были ехать во Францию…

— Кингстон, Лондон, Париж, Ницца, — вставила Катерина с гордостью юной путешественницы. — Я в Ницце в школу пойду.

— Не перебивай, Китти Ки. От адвокатов пришла телеграмма, где нам было сказано ехать раньше, чем мы собирались. Они прямо как знали, что здесь будут сложности.

— Так что же вы задержались? — спросил я.

— Тут была страшная буря, настоящий тропический шторм, самолеты не летали. Мы уже собрались, думали выезжать, и тут ты появился. Провидение, не иначе.

— Да уж, — сказал я, оглядывая гостиную их съемного дома, лишенную каких бы то ни было признаков чьей-либо личности. На полу — парочка грязных ковриков из козьего меха. Одно обычное мягкое кресло цвета передержанного шафранного кекса, в котором сидела мисс Эммет. Два виндзорских кресла: в одном — я, в другом — Катерина. Она была в модной в то время короткой юбке, открывавшей толстые рябые ноги почти до промежности. Вот молоденькая девчонка, говорил я себе. И что ты к ней чувствуешь физически? Я не чувствовал ничего, кроме полного безразличия, приправленного толикой отвращения. Что не может не радовать. Впрочем, я этого и ожидал.

— Завтра? — спросил я.

— Полуденным рейсом, — ответила Катерина. — Переночуем в Кингстоне. Никогда не была в Кингстоне.

— Нехороший город, — сказала мисс Эммет. — Жители тамошние нехорошие. Горланят грубые песни и бьют в жестяные бочки, как в барабаны.

— А вы, я смотрю, повидали свет, — сказал я. — Давненько мы с вами не…

— А ты совсем не писал. Не прислал ни единой весточки, чем занимаешься, как поживаешь.

— Да я не люблю писать письма. И не знал, кстати, куда писать.

— Все было очень таинственно, — сказала Катерина. Яркий недоброжелательный свет бил в нее из двух окон (одно выходило прямо на «А ну-ка, парни!», второе — во дворик с мертвым апельсиновым деревом) и безжалостно выставлял напоказ ее всю. Угри на лице, шрамик от фурункула на жирном подбородке, россыпь перхоти на плечах платья, неблагоразумно лилового цвета, с двумя жирными пятнами на груди. Моя сестра. Мисс Эммет, несмотря на возраст, выглядела гораздо свежее. Может, все дело в диете, всегда богатой белками, вкупе с пилюлями, которые доктор прописывал ей от обмороков и приливов. На ее морщинистом лице как бы уже навсегда устоялось непоколебимо довольное выражение, словно она одержала победу в битве жизни. Она смотрелась весьма элегантно в своем хлопковом платье цвета морской волны с узорами в виде летящих кайр, с плетеным поясом, с которого свисали ее неизменные ножницы. Я всегда принимал эти ножницы просто как данность, как нечто само собой разумеющееся, как знак отличия, который по чистой случайности оказался еще и инструментом для резки картона и вскрытия конвертов. Зачем она их носит?