Энтони Берджесс - M/F

Он ждал от меня проявления хоть каких-то эмоций. Эмоций я не проявил, но сказал:

— Я думал, ты занимался дизайном одежды.

Он раздраженно отмахнулся:

— Да какая одежда, сплошной машинный шаблон. Ты такой же тупой, как и все остальные, а этот ловчила Экхарт, он не тупой, о нет. Знаешь, зачем две дверцы? Потому что в глуби морозилки всегда что-нибудь остается. Вот ты кладешь туда пиво, так? Потом берешь пиво, остается свободное место, ставишь туда еще пиво. Всегда берешь спереди. Ты никогда так не делал?

— У меня никогда не было холодильника.

— Эх, молодежь, молодежь. Все вы такие-то одинаковые. Трава, героин и явный избыток волос.

К моему удивлению, мужчина в рубашке с короткими рукавами принес сандвичи с мясом и сырым луком, щедро политые горчицей. Это был миниатюрный, хорошо сложенный окторон или, может быть, квартерон, с явным избытком волос, из-за чего он взглянул на Эспинуолла с укоризной.

Я обратился к нему:

— Я пытаюсь найти музей. Музей Сиба Легеру. Он должен быть где-то здесь. Ключ висит в табачной лавке.

Он с сожалением тряхнул волосами и ушел, продолжая качать головой. Поиски оказались нелегкими. Я взял сандвич, а Эспинуолл продолжал:

— А если дверцы и спереди, и сзади, то такого не будет, верно? Никакой замороженной вусмерть хрени, забытой у задней стенки. Отличная идея, иначе эти мерзавцы не стали бы платить за ее убой. Консерваторы чертовы. А знаешь, какая вторая идея?

— Нет.

— Ну давай. Угадай. Угадай.

— Слушай, ты, конечно, имеешь в виду, что дверцы должны быть по бокам. Сзади там механизмы: решетка, электропроводка — ну, в общем, всякое такое.

— Эх, молодежь. Морозильника у них нет, но все они про него знают. Ну давай же, угадывай.

— Масленка-непроливайка. Рама для поддержания веса очень тяжелого партнера во время любовных утех.

— Он всегда может лечь снизу.

— А может, это его партнер слишком тяжелый.

— Слушай, мне сейчас не до этого, правда. Можешь со мной отправляться, будешь в полной безопасности. Кстати, хорошая мысль про масленку-непроливайку.

— Что значит, с тобой отправляться? Ты что, уезжаешь?

— Да вот думаю завтра, прямо на рассвете. Суденышко я подлатал. Нашел тут людей, провели мне капитальный ремонт. Все-таки сучий был шторм. Нет, насчет этой масленки.

— Отплываешь во Флориду? Не будешь ждать своего дружка?

— Да пошел он подальше, сноб с его снобской поэзией. Конфуций или кто-то еще из великих сказал, что последняя капля всегда падает парню в штаны. Ткань от этого портится. И вот тут-то за дело берется модельер. Вставляем сменную губку, по форме брючного шагового шва, чтобы впитывала в себя капли. А они знать не желают ни о каком таком предохрома… предохраняющем приспособлении. Предна… предна… предназначенном на… на… ну как там его…

— Умерщвление? Устаревание? Списание?

— Да, наверное.

— Могу я сегодня переночевать на борту?

— Да, наверное.

Он прикончил бутылку рома без моей помощи, я только ел лук и сандвичи. Макнул последнюю корочку в горчицу, проглотил и закашлялся. Меня трясло: как-то мне было совсем уже худо.

— Наверное, да.

Он сидел в изумленной прострации и, как я понял, пытался сообразить, что пить дальше. Не было еще и полудня, и впереди лежал долгий день одинокого пьянства. Как бы там ни было, вопрос с моим скорым отъездом отсюда, похоже, решен. Эспинуолл мне не нравился, но моряк он хороший. Да и сам он вполне ничего, когда рядом нет горе-поэта в господнем исподнем. Как говорится, в бурю любой порт хорош. Хотя, наверное, это не совсем подходящая поговорка. В голове жужжали разнообразные загадки, но сейчас можно было их не замечать. Я был умеренно доволен. В баре темно и прохладно. Вот посижу еще немного и продолжу поиски Сиба Легеру. Сквозь золотистый прямоугольник дверного проема внутрь проникало золотистое солнце, и не хотелось бросаться обратно в него так вот сразу. А потом в эту дверь вошло что-то еще: очень знакомая фигура, затянутая в жесткий корсет. Мисс Эммет с размаху стукнула кулаком по барной стойке и крикнула:

— Мануэль! Мануэль!

Она вгляделась в сумрак, но не увидела никого знакомого, ничего нужного. А нужна ей была — как я выяснил при появлении Мануэля, волосатого официанта, — пачка сигарет «Ханидью». Она совершенно не изменилась, мисс Эммет. На поясе висели ножницы. Сейчас она выйдет отсюда и вернется туда, где живет или остановилась, к переваренным яйцам и кусочкам колотого сахара. И только потом до меня начало доходить — медленно, как всегда, — что она делает здесь, на далеком острове Кастита.