— Прошу прощения, но мне надо…
— Поберегите себя, молодой человек. Удовольствия этого мира, даже будучи феноменом сознания, все равно не теряют своей остроты. Но я предвкушаю иные приятности. Встречу с епископом например.
— С епископом?
Но он уже уходил сквозь толпу, чуть склонившись вперед, его руки тоже тянулись вперед, как бы стремясь сгрести землю когтями. Несостоявшийся лев. Толпа вежливо пропускала его. У него явно не было никакой посудины, но он шел узреть mijregulu. А я собирался увидеть совсем другое.
Я разыскал улицу Индовинелла, расспросил скептиков, предпочитавших свои магазины кровоточащему zab младенца Исы. Это была небольшая, мощенная булыжником улочка, круто поднимавшаяся в гору. Там была парочка старомодных таверн и несколько жилых домов с садами за высокими каменными заборами. Дома были узкими, но недостаточная ширина компенсировалась высотой — четыре-пять этажей. В одном из этих домов хранились заброшенные произведения искусства, ради которых я и приехал в такую даль, приложив столько усилий и — да! — претерпев столько мучений. Ученый муж с бойким дружком не смог подсказать мне название или номер дома. Раньше, как ему помнилось, там на воротах была деревянная табличка, но ее давно отодрали то ли мальчишки-проказники, то ли семья бедняков, нуждавшихся в топливе. Он побывал там однажды, давным-давно, и то, что увидел, ему не понравилось. Ключ от дома висел на гвозде в табачной лавке, и, вероятно, висит до сих пор, потихонечку окисляясь. Ученый муж не советовал мне посещать этот дом: определенно я там увижу не утонченное искусство, а тошнотворное сумасшествие.
Я прошелся по улице из конца в конец, но не обнаружил табачной лавки. Зашел в таверну под названием «А ну-ка, парни!», хотел расспросить местных, и пока дожидался бармена, стоя у покинутой стойки, услышал голос из темноты: Эй! Я обернулся и оглядел пустой сумрак, пытаясь понять, откуда идет этот голос.
— Эй!
Я все-таки высмотрел темную фигуру в глубине бара и направился к ней: может быть, это пьяный хозяин. Но это был один из той сладкой парочки педермотов, Эспинуолл, лысый, тучный, в изрядном подпитии, с нарушенной координацией и трясущимися руками. Глаза потихоньку привыкали к темноте, я уже видел надпись на этикетке бутылки, стоявшей у него на столе: «Аззапарди. Белый тростниковый ром». Эспинуолл заговорил, дохнув на меня мощной сладостью:
— Не долго же он продержался, скотина, да?
— Кто? Он что, удрал? Твой дружок-стихоплет?
— Внутрь. Вовнутрь, как он это назвал, мерзавец. Говорит, здесь великий поэт. Паломничество к великому поэту. Выпей вот.
— Только не на пустой желудок. Какой великий поэт?
— Тогда закажи завтрак. Ну или обед, один хрен. Эй, там, — крикнул он, обращаясь к задернутой занавеске. — Еще сандвичей с мясом и сырым луком. И побольше горчицы.
— Вряд ли здесь будет дижон… — начал я, усаживаясь за столик.
— Нет, — перебил меня Эспинуолл. — Там другое какое-то имя. Какой-то английский поэт, черт его знает, имя такое слюнтявое типа Вере де Вере, или Марджори Бэнкс, или сэр Мармадьюк Вжьопуносом.
— Значит, он пропустил чудо. Мог бы обмакнуть свое драгоценное господнее исподнее в драгоценную кровь.
— Это треклятое господнее исподнее, как ты его называешь, едва нас не угробило. Религия на борту — плохая примета.
— Вроде бы предполагалось, что Ионой был я.
— Иона и есть. Набожный. И потом, еще этот, чье имя я очень надеялся, что больше уже никогда не услышу. Тем более в такой сучий шторм. Хотя, наверное, тут не только ты виноват. Человек он такой, неудачу приносит. Злой гений, да.
Он опрокинул в себя стакан рома с таким отчаянным видом, словно это было снадобье, отгоняющее злых духов, а заодно и злых гениев.
— А, — теперь я вспомнил, — ты имеешь в виду Майстера Экхарта?
— Майстер Хренайстер. Джек Экхарт — величайший мерзавец из всех мерзавцев, что ковыряют в зубах в сытости и довольстве, в то время как сироты голодают. Лживая двуличная скотина. Можно сказать, выкинул меня за борт, крыса поганая. Украл две денежные идеи, обе мои, а потом прикарманил денежки за убой, подлец.
— Что за денежки за убой?
— Деньги, которые платит фирма, когда ей надо убить идею. Скажем, вечная спичка погубила бы Крюгера, Крюгер платит, чтобы эту идею похоронили. Как называется зверюга о двух головах, которая ходит вперед и назад?
— Амфисбена. Типа змеи или ящерицы. Но ее не существует.
— Ага, имя есть? А ее самой не существует? А эта штуковина существовала. Холодильник с двумя дверцами. Я изобрел.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу