Алексей Леснянский - Ломка

— Андрей, о чём думаешь? — спросил Володя.

— Всех не пересажают. Не передушат всех, — улыбнулся Андрей. — Мальчики и девочки, которых они не принимали во внимание, превратились в юношей и девушек. 80-ый, 81-ый, 82-ой, 83-ий, 84-ый, 85-ый, 86-ой, 87-ой, 88-ой, 89-ый, 90-ый, а скоро и 91-ый, 92-ой, 93-ий, 94-ый, 95-ый, 96-ый, 97-ой, 98-ой и 99-ый годы рождения обнаружат себя.

— Постой-ка, постой-ка. Куда размаслался? А как же 79-ый? Я, например, с 79-ого.

— Пионером что ли успел побывать?

— Успел, — а чего такого?

— Ничего, просто станешь им во второй раз.

— Ну-у-у.

— Баранки гну… 79-ый заносится в числовой ряд с…

— 6.05.79 — ого, — произнёс Гадаткин.

— С мая включительно. Быть по сему.

***

Спасский давно не спал так хорошо, как в эту ночь под открытым небом. Сень сказочного кайбальского леса успокоила его, отогнала тревоги, зарубцевала душевные раны, которые с восходом солнца вновь должны были вскрыться и закровоточить. Ему снилась мама, которую он безмерно любил. Он ни разу не признался ей, что она является самым дорогим для него существом, потому что только по отношению к ней он считал излишним открытое проявление чувств. Он всегда был холоден с ней, а особенно в последние годы. С семнадцати лет он начал выстраивать стену между ней и собой, и делал это сознательно, как будто хотел уберечь их обоих от глупой, как ему казалось, привязанности. Он мечтал о том дне, в который она его полностью разлюбит, чтобы идти вперёд без оглядки назад, без боязни причинить ей боль. Андрей решил, что она не должна страдать, если с ним вдруг что-то случится; а для этого нужно было создать между ними глухую стену взаимного отчуждения, и он старался, искусно пренебрегая ею. Она задавала ему вопросы, а он оставлял их без ответа. В этом и заключалась его любовь к ней. Если бы он только знал, сколько ночей она проплакала, чувствуя, что теряет сына. Глупец, он думал, что ему удалось осуществить задуманное, потому что, наконец, наступили дни, когда она перестала докучать ему днём, а ночью (он не мог видеть её и слышать) подходила к его кровати, поправляла на нём сбившееся одеяло и разговаривала сама с собой, убеждая себя, что разговаривает с ним. Со своими жестокими мерками он не понимал того, что материнская молитва с благоговением принимается Девой Марией, у которой тоже был сын. А чтобы о чём-то просить Божью Матерь, она должна была знать, чем живёт её земное продолжение, но она даже не догадывалась и мучилась от этого. На смену цивилизациям приходят другие цивилизации, и только материнская молитва за своё дитя всё также неизменна, проста и в простоте своей бесконечно сильна.

Андрей проснулся от резкой боли и почувствовал, что к его горлу приставлен нож.

— Подъём, тварь! Это был твой последний поход, потому что сегодня я перережу тебе глотку. И попробуй только пикни, сволочь.

Андрей узнал Бакаева Сергея.

Спасский шёл впереди, Бакаев позади. Когда они отошли на значительное расстояние от лагеря, Бакаев приказал своему пленнику остановиться и связал ему руки за спиной.

— Помнишь погромы? — спросил Бакаев.

— Да, — твёрдо прозвучал ответ.

— Тогда ты опозорил меня, и за это умрёшь.

— Да, ты прав, — рассеянно сказал Спасский. — Я готов и не боюсь смерти, потому что тебя, как я понимаю, не купишь.

— Решил посмеяться надо мной?

— Нет, что ты, — спокойно ответил Андрей.

— Ну и гад же ты! — затрясся от негодования Бакаев. — Я же прикончу тебя… Тебе конец, крыса.

— Хороший конец — делу венец, Сергей. Я всё успел, меня на земле уже ничто не держит, кроме твоей медлительности. Не томи, кончай со мной скорей, потому что больше мне нечего передать людям, а мешаться под ногами я не хочу.

— Ты — кретин! — заревел Бакаев. — Жизнь дорога всем!

— То, что я кретин ты сказал не первый, но уже точно последний. Сегодня не я умру, а ты.

— Ошибаешься, Спас, — засмеялся Бакаев. — Этот Достоевский абсолютно прав. Есть дрожащие твари на вроде тебя, а есть право имеющие на вроде меня.

— Выходит, ты уже прочитал его книгу? — с недоумением произнёс Андрей и почувствовал, что в кровь стал выбрасываться адреналин.

— Не до конца, но смысл понятен: мочи всех, кого считаешь нужным мочить.

— А-а-а, а-а-а. Господи, за что мне? Чем я прогневал тебя? За что-о-о?

— Ты не умрёшь! — начал издеваться Бакаев. — Ты сдохнешь как собака! Все в деревне знают, что ты не умеешь плавать. Такой большой, а топор топором. Видел когда-нибудь утопленников? Они такие опухшие, что на них страшно смотреть. Всем будет противно стоять рядом с твоим гробом, но никто и виду не подаст, что ему блевать хочется. Ты будешь омерзительным, и на второй день тебя забудут.