Виктор Пронин - Падай, ты убит!

— Аристарх! — сказал я. — Оглянись вокруг. Ты видишь других людей? Ты знаешь других? Ты можешь мне их показать?

Он некоторое время молча смотрел на меня, и в полумраке мастерской я видел, как в его глазах, будто на горизонте поздним летним вечером, вспыхивали далекие зарницы.

— Ты хочешь сказать... — медленно начал он и опять замолчал.

— Аристарх, ты слишком близко к сердцу принимаешь те маленькие слабости, которые я сообщаю о своих героях.

— Так это маленькие слабости? — усмехнулся он.

— Конечно. У кого их нет... Причем, заметь, это самые невинные слабости нашего времени. Мои герои никого не расстреливают, хотя и привыкли к слову «расстрел» относиться так же спокойно, как к словам «дождь», «хлеб», «луна»... Они не грабят по ночам. Не берут взятки, во всяком случае на моих страницах. Не насилуют...

— Зато пишут доносы!

— Ну и что? Они выросли в обществе, где доносы считаются в порядке вещей... Как цветы на лугу, как облака на небе, листья на деревьях. И все остальное они тоже взяли из окружающего воздуха. Это не ими придумано, Аристарх! Подумаешь, доносы... Такая мелочь! Это как старое ржавое оружие... Меч с Куликова поля. Убить им, конечно, можно, но воевать нельзя.

— Ну что ж, — Аристарх устало откинулся на спинку дивана. — Как знаешь... Но смотри, чтобы с Адуевым перебор не вышел.

— Из песни слова не выкинешь.

— Не надо! — Аристарх опять махнул рукой. — Все съехались?

— Федуловы остались.

— А они-то тебе на кой ч... Зачем они?

— Пусть приедут... Некуда больше им, бедолагам, деться в воскресенье. Да, чтоб не забыть... Кузьма Лаврентьевич приехал, отец Вали.

— Этот ладно. Еще кто?

— Нефтодьев на чердаке. Пока не показывался.

— И не покажется. Пусть там сидит. Ты упоминал Монастырского?

— Будем считать, что приехал.

— А он тебе нужен?

— Авось сгодится. Все, Аристарх, уборщица уже вышла из моего номера, мне пора.

— Ружье есть?

— Пока нет... надеюсь...

— Будет ружье, — сказал Аристарх. — Подброшу я твоим героям одну игрушку. Есть на примете... Но придется починить.

— Починим. А патроны?

— И патроны будут.

— Вот за это спасибо.

— Ну, что ж... Ни пуха. Мне тоже пора. На Троодос.

— У тебя же сегодня дежурство?

— А! Успею. Пока!

И Аристарх пропал. Некоторое время, правда, на уровне его лица еще посверкивали еле видные зарницы и сохранялся в пространстве контур его тела. Но недолго. Потом неожиданно возникло такое ощущение, будто дверь мастерской с треском раскрылась от сильного порыва ветра, распахнулись окна, бессильно забились шторы, прижатые воздухом к железной решетке, раздался знакомый уже свист разрываемого пространства, редакторское кресло ушло из-под меня, опять наступила слабая тошнота, я закрыл глаза, а когда открыл их, то сразу почувствовал пот на лопатках, сильное коктебельское солнце, от которого, казалось, прогибались стекла в моей парилке, ощутил каплю, свисающую с правого уха, услышал крики на пляже, увидел на странице фамилию «Адуев» Продолжим.

То ли пленила его жизнерадостность Вали, то ли ее доброжелательство он принял за особое к нему расположение то ли выпил больше обычного. Об этом стоит рассказать подробнее отнюдь не из желания Автора коснуться тем, всех нас волнующих, а чтобы лучше понять самого Адуева, который в данный момент сидел за общим столом в небесно-голубом клетчатом костюме и с застывшей оскорбленностью косился на красное винное пятно, расплывающееся по скатерти, причем больше всего его возмущало то, что никто пятна ни видит, никто не отчитывает Ошеверова за неловкость, а все галдят так, будто ничего и не произошло.

Автор не может не поделиться еще одним маленьким наблюдением. Скатерть была накануне выстирана и поглажена в сложенном виде таким образом, чтобы возникало ощущение ее чистоты и непорочности. Для подтверждения этого Адуев самолично наклеил на угол скатерти клочок бумаги, а когда клей высох, эту бумажку небрежно отодрал. Остатки клея и вроде бы ярлыка должны были подтверждать девственность скатерти, ценность подарка и щедрость самого Адуева.

Так вот о том случае.

По какому-то поводу все решили собраться у Ивана. Случилось так, что Валя пришла первой, Шихин задерживался в очереди за вином, жена Адуева, вечно хохочущая от мужниной нелюбви и пренебрежения, убежала куда-то за мясом. Адуев тут же сел на диван и начал привычно зачитывать бесконечные свои воспоминания о вынужденных всплытиях и посадках в сложных условиях Кольского полуострова, Кавказских гор, Каспийского моря, а потом, оборвав чтение и заложив на этом месте спичку, чтобы знать, с какого абзаца начинать после перерыва, сказал: