Виктор Пронин - Падай, ты убит!

Ошеверов умер.

Да, эта грустная весть подтвердилась. Друзья восприняли его уход с болью и даже досадой — дескать, что же ты натворил, охламон несчастный, на кого же ты нас всех оставил, как же мы теперь без тебя... Попав в больницу по какому-то пустячному поводу — не то сердце, не то почки, Ошеверов оттуда уже не вышел. Заспанная, зацелованная и захватанная медсестра всадила в нежно-розовую ошеверовскую ягодицу грязную иглу. Началось заражение...

И умер Илья Юрьевич Ошеверов, умер.

Автор повторяет эти слова, убеждая себя в том, что это действительно так, не веря, надеясь на что-то невероятное, невозможное, несбыточное. Человек отчаянный, наивный, далеко не во всем придерживавшийся действующего законодательства, умер он как раз в тот самый день, когда жена его Зина с помощью десятка солдат под командованием кривоногого майора тащила по тесным лестничным переходам блочной пятиэтажки диван, надеясь, видимо, еще порезвиться на нем с Ошеверовым, вносила шкаф, мечтая разложить на его полках штаны Ошеверова, пиджаки, необъятные трусики черного сатина, которые она экономии ради шила-кроила собственноручно, холодильник, чтобы остудить для Ошеверова бутылочку, чтобы мог он вечером с устатку, после многокилометрового пробега по нашим дорогам, опрокинуть рюмку-вторую, положить на ее плечи пылающие свои тяжелые ладони, посмотреть ей в глаза пьяно и шало...

Не будет.

Да и холодильник из-за многочисленных перевозок стал гудеть, подтекать, дверь закрывается наискосок, внутрь проникает теплый воздух, и все внутри покрывается мохнатыми наслоениями инея... Теперь, похоже, холодильник обосновался в квартирке надолго. Если не пропишет Зина сюда тощеватого рыжего хахаля, с которым Автор однажды встретил ее в весьма двусмысленное время, если не пропишет она его в надежде скрасить жизнь и если не применит к нему те же меры воздействия, которые применяла к бедному Ошеверову.

Да, чуть не забыл — Васька-стукач. Вот о нем сказать совершенно нечего. Пропал. Исчез, и все тут. Ни у кого никаких сведений о нем нет. Однажды приехал к Автору, поставил в угол свой чемодан и вышел покурить. И до сих пор. Через год-полтора Автор решился заглянуть в чемодан. В нем оказался алюминиевый баллон, в которых обычно хранят ядовитые удобрения. Но когда он отвинтил крышку, выяснилось, что баллон пуст, а из него прет запахом самогонки. Кроме того, в чемодане лежали книга Габриэля Гарсия Маркеса со штампом козельской библиотеки, кроличья шапка с проплешинами и, простите, несвежие подштанники, другими словами — кальсоны. Когда Автор собрался все это выбросить, кроме, разумеется, Маркеса, из невидимой щели выпала пачка пересохших презервативов. Видно, не один год таскал их с собой хозяин чемодана, все надеясь, что пригодятся, что подвернется счастливый случай, состоится прекрасное приключение. Не состоялось.

Каждому здравомыслящему человеку ясно, что вот так просто Васька-стукач пропасть не может. Скорее всего, выполняет важное задание, может быть, даже опасное для жизни. И если мы с вами живы до сих пор, цело наше государство и растет его авторитет на международной арене, то не его ли заслугами, не его ли усилиями и жертвами...

Женщина с козами. Их больше нет. Ни женщины, ни коз. Последний раз Шихин видел ее, когда бродил по Одинцову в поисках Шамана. У женщины было то же напряженное лицо, словно она все никак не могла что-то вспомнить. Шихина узнала, кивнула, но при этом выражение ее лица нисколько не изменилось. Сейчас на том месте, где была землянка, проходит широкая бетонированная дорога. Ведет она к многоэтажному госпиталю, в котором залечивают раны доблестные воины из ограниченного контингента, оказывавшие бескорыстную интернациональную помощь нашему южному соседу Афганистану.

Вот и все, что запомнилось. А как знать, что мы запомним из сегодняшнего дня, из сегодняшней нашей жизни...

Встретив как-то Шихина, я попытался напомнить ему тот невероятный наплыв гостей, выстрелы в дубовой роще, все, что, казалось, было незабываемым...

— Неужели стрелялись? — удивился Шихин.

— Ну как же... Игореша Ююкин и Ошеверов. На рассвете, помнишь? Туман стоял, светало, Шаман носился но мокрой траве, длинными такими тягучими прыжками...

— А! — заулыбался Шихин. — Вспомнил! Так бы и сказал — Шаман в тумане. А как он взлетал над травой, помнишь? Он парил, потом медленно опускался. Ему это страшно нравилось. Да-да, — Шихин замолчал, уставившись неподвижным взглядом в тот год, в то утро. — Трава высокая, выше колен, и вдруг в неожиданном месте взлетает огненный Шаман, хвост колесом, лает с какой-то истеричной радостью, и это... Парит, — протянул Шихин, блаженно улыбаясь.