Виктор Пронин: Падай, ты убит!

Зубы Федулов так и не вставил, даже наоборот, несколько штук потерял, поэтому оставшиеся выглядят еще крупнее и даже с некоторым вызовом. К девушкам в троллейбусах он больше не пристает, но провожает, провожает, шельмец, их глазами, будто понять пытается — что ему нужно от этой незнакомой гражданки с загорелыми коленками и открытой шеей? И выступы у нее опять же на груди, и какое-то значение светится в глазах... Промучавшись минуту-вторую, Федулов отворачивается, так и не поняв, что его растревожило, что разволновало.

А Федулова этому только рада. Жизнь ее стала спокойнее, она даже слегка пополнела против прежнего, хотя в это и трудно поверить. Привычку оттягивать резинку трусов и шаловливо постреливать ею позабыла, поскольку теперь попросту не может найти резинку в складках, не может оттянуть и щелчка не получается. Если муж задерживается, она знает, что не прилип он к проходящей мимо юбке, не устремился вслед за чьим-то подолом, он сидит во дворе с доминошниками, и ей достаточно крикнуть погромче с балкона, чтобы через минуту он был дома. Федулов знает, зачем его звали, он входит и, не говоря ни слова, начинает выдавливать краску из тюбиков — на мольберте стоит полотно с тщательно, по клеточкам, срисованными детьми, убегающими от грозы.

Посильный вклад в семейный достаток вносит и Федулова — случает собак и торгует щенками. Помоталась она как-то по московским базарам, обществам, ханыгам и раздобыла суку ньюфаундленда, ленивое, постоянно беременное существо, которое занимает половину спальни. Наладилась Федулова где-то ее оплодотворять и торгует детишками своей несравненной Жозефины. Щенок стоит, к примеру, двести рублей, приносит Жозефина каждый раз не менее пяти — семи, так что свою ставку кандидата наук Федулова удваивает. Это тем более существенно, что их институт по разработке новых способов лужения собираются разогнать, поскольку лудить стало совершенно нечего. А то ведь до чего дошли — разработали способ латания старых самоваров с помощью лазера в условиях разреженного космического пространства. Выдающееся достижение, ничего не скажешь, но институт все-таки распускают. Говорят, сначала в порядке эксперимента, а если народное хозяйство выдержит этот удар, то и насовсем.

Вовушка преподает. Заделался доцентом, остепенился, перестал стесняться своей внешности, что с ним частенько бывало раньше, особенно когда его обуревали срамные желания, связанные с противоположным полом. С годами эти желания посещают его все реже, и он смог заняться подготовкой специалистов-геодезистов. Правда, и поныне, и поныне, ребята, когда студентки, моргая потрясающими своими ресницами и волнуясь так, что вздымаются их нетронутые груди, спрашивают его о способах измерения длин и углов в лунных условиях, в неверном свете красного смещения, Вовушка теряется и не сразу, далеко не сразу, уясняет суть вопроса, подозревая в нем что-то интимное. Но в конце концов берет себя в руки и в меру своих знаний старается исправно ответить. Сами понимаете, удается ему это не всегда. А тут уж другая девушка спрашивает о перепаде красных высот и тоже смотрит на Вовушку в упор, и тоже волнуется, волнение передается ему... Тяжелая работа. Особенно для Вовушки, он так остро чувствует ушедшие годы.

Закончив дела в Пакистане, Вовушка частенько выезжает в Москву по разным надобностям, связанным с освоением космического пространства и измерением глубин черных дыр. Сотрудницы кафедры дружно и бесстыдно заказывают ему лифчики, трусики и даже нечто более срамное, но Вовушка заказы выполняет, привозя ворохи столичного добра, а если уж откровенно, он все закупает в Одинцове, где сидит у Шихина, пьет с ним хортицкую самогонку, а по телефону дает советы институтам, ведомствам и организациям. Сейчас он опять находится в стадии затяжной борьбы с ректором института, и, судя но прошлым его схваткам, можно предположить, что дни ректора сочтены.

О ком еще сказать, кто представляет для нас интерес? Костя Монастырский? Он открыл еще один закон, тоже очень важный. Все с ним соглашаются, восхищенно цокают языками, но не более. Говорят, вы правы, но что делать, что делать... И разводят беспомощно руками. Даже академик Благодеев восхитился проницательностью Монастырского, но стать соавтором решительно отказался, хотя раньше за ним такой самоотверженности не замечалось. А дело в том, что, соединив в математическом уравнении человеческий фактор, характер красного смещения и глубину черной дыры, в которой все мы неожиданно оказались, Монастырский в итоге получил время, которое приводило в ужас как сторонников перестройки, так и ее противников. Монастырское время не укладывалось ни в это столетие, ни в следующее. В этом просматривалась идеологическая дерзость и даже политический вызов. На Монастырского смотрели с преклонением и жалостью, провожая до двери, прощались навсегда, но, как ни странно, Костя никуда не девался, и это озадачивало, приводило в растерянность, заставляло поверить в перемены, поскольку до сих пор люди подобного ума обязательно куда-то девались. Многие видели в этом странном обстоятельстве коварство высших сил и не торопились ни радоваться, ни огорчаться долгожительству Монастырского.